Клеймо Солнца
Шрифт:
— Нам прислали неверные координаты судна.
— Такого не может быть, — отрезает Оутинс, вглядываясь во мрак. — Они передвинулись дальше от эпицентра урагана, но больше перемещений не было.
— Нам придётся вернуться.
Глубоко в моей душе поднимается собственная буря, но она так сильно подавляется действием препаратов, что я едва не с удивлением отмечаю в себе облегчение и ужас одновременно: если мы вернёмся, то сможем забрать маму. Если мы вернёмся, сестра ещё не скоро окажется у космических лифтов.
— Исключено! — возражает Ньют тоном, не допускающим возражений. — Обратно
Вдруг нервно поблёскивает молния, и только тогда становится понятно, что мы зависли в плотной туче. В мимолётном тусклом свете на горизонте виднеются очертания башни.
— Платформа! — восклицает телохранитель, и наш вертолёт начинает приближение к заветной цели.
Фара выхватывает из ночной тьмы заветный островок, и мне становится плохо. Я смотрю на это безопасное место, о котором говорил Ньют, и моё сердце сжимается.
Судя по метеоданным на панели управления, ветер очень медленно, но всё-таки утихает. Однако вертолёт трясёт и кидает, а волны в островке света явно находятся в удивительно скверном настроении.
Во мраке судно зачерпывает носом воду. Волны уже лениво, но ещё с завидным упрямством обрушиваются на палубу, и она, накренившись, пытается не поддаться стихии. Судно то и дело погружается в воду, а затем снова всплывает, окружённое пеной, как мифический летучий голландец. И я ловлю себя на мысли, что очередное погружение может оказаться последним.
Повторяю себе, что если Ковчег пережил бурю, то справится и с её вялым своеволием.
Судно скупо освещено: только топовые огни и незначительная подсветка палубы. Мрак скрадывает расстояние, остающееся до посадочной площадки, и нужно контролировать положение вертолёта по приборам. Нас опасно болтает, и мы не можем даже зависнуть над судном, не то, что начать снижение. Но я чувствую нездоровую лёгкость. В крови неуместно мало адреналина. Чёртовы транквилизаторы. Злиться на них или благодарить?
Я ощущаю только удивление, когда пилот говорит:
— При таком раскладе я просто не смогу посадить вертолёт.
* * *
Я вижу девичье лицо с ямочками на щеках, обрамлённое ярко-рыжими волосами. Чёрные глаза и властный разлёт бровей придают строгости, но сейчас девушка улыбается, и я вижу, что один зуб немного заходит на другой, добавляя всей внешности очарования.
«Дэн, помоги! Рэй снова спрятал мои игрушки!..»
Лицо девочки вдруг преображается, и вот я уже вижу перед собой взрослую женщину невероятной — строгой и сдержанной, изысканной красоты. Тёмные волосы отливают медным оттенком. Разлёт бровей такой же властный, а глаза такие же чёрные, как у девочки, только на лице женщины нет и намёка на улыбку — на нём отражается лишь боль, когда она произносит: «Не позволяй ей вставать у него на пути. Она должна жить. И сам не противься его приказам, чтобы он не видел в тебе угрозу. Если он скажет не приближаться к ней, так и поступай. Если скажет забрать к себе, умоляю, сделай и это. Сделай всё, что потребуется. И никогда — слышишь меня? — никогда не признавайся, что ты знаешь правду…».
Я часто моргаю, и вдруг черты лица женщины
Слегка влажные светлые волосы рассыпаются по плечам, закручиваясь крупными локонами. Неземные ярко-зелёные глаза смотрят устало, сдержано и даже отрешённо, и меня пугают эти изменения — пугают и… завораживают. Платье нежно-зелёного цвета обхватывает её стройную фигуру, открывая взгляду плавные изгибы тела, оно струится складками и доходит почти до колен. На обнажённых плечах, шее и руках видны рисунки, которые девушка назвала инсигниями, — витиеватые узоры, подобные паутине, ожерелью или утончённому орнаменту.
«Помоги мне. Пожалуйста, помоги…»
Я подхожу и легонько касаюсь её руки. Она даже не шевелится, когда моя ладонь, наверняка холодная по сравнению с её, обхватывает запястье чуть крепче, а другой рукой я провожу по коже, оставляя под пальцами полупрозрачную плёнку. Габриэлла рассматривает ленту, а я не могу оторвать взгляд от самой девушки. Смотрю на неё и повторяю себе, что должен отвести взгляд, потому что чем больше веснушек на её лице замечаю, тем сложнее напоминать себе, что за судьба ждёт девушку на станции…
Собрав силу воли в кулак, я пытаюсь отвернуться и уйти, но Габриэлла вдруг признаётся с неожиданной страстностью:
— Я не настолько наивна, чтобы не догадаться, что это случится не скоро, а может, вообще не случится! Мучитель причинил тебе боль, и это со мной связано, — шепчет Габриэлла, не сводя с меня взгляда. — Из-за меня. Даже сейчас я чувствую, как неравномерно бьётся твоё сердце, — добавляет она встревоженным шёпотом. — Я должна хотя бы попытаться помочь.
Она делает порывистый шаг, и мы оказываемся так близко, что я впервые понимаю, какая она маленькая и хрупкая, едва достаёт мне до плеча и беспомощно смотрит снизу вверх. Если бы я хотел ей навредить, мне бы это ничего не стоило.
Мы смотрим друг другу прямо в глаза, и её дыхание сбивается, а я совсем теряю голову, когда шёпотом признаюсь:
— Это не из-за датчика.
— Что?
— Сердце неравномерно бьётся. Не из-за него.
Она часто моргает, как будто пытается сфокусировать на мне взгляд.
— Ты один раз уже спасла мне жизнь, — говорю я, заглядывая в невероятные глаза, в которых отражается смятение, — большего просить было бы неправильно. Ожог под рёбрами, — добавляю я, понимая, что Габриэлла не догадывается, о чём идёт речь.
— Ожог? — переспрашивает она растерянно. — Я лишь немного успокоила твою боль…
— Ты не исцелишь мои руки, — говорю я, возвращаясь к предыдущей теме, — и тем более… сердце. Потому что я сам не готов исцелиться…
* * *
Я открываю глаза с чётким осознанием двух вещей: мне впервые приснилось не совсем воспоминание, а на Габриэлле нельзя останавливать взгляд дольше, чем необходимо.
Почему я не отступил, когда она бросилась мне навстречу, желая исцелить раненое сердце? Почему я задаюсь вопросом, как далеко она готова была зайти? Мне лучше не задумываться о чужих поступках: я с собственными действиями и чувствами справиться не могу. Стоять там и не отступить было глупо. И трудно…