Клиффорд Саймак. Город (Том 1-й дополнительный)
Шрифт:
Он остановился рядом с Байбаком, там, где водопад рассыпался на сверкающую стоцветную радугу. Нет, не сто, а сотни цветов видел он, потому что здесь не было привычного человеческому глазу плавного перехода между основными цветами, а спектр с изумительной четкостью делился на элементарные линии.
— Музыка… — заговорил Байбак.
— Да, что ты хочешь о ней сказать?
— Музыку создают акустические колебания, — сказал Байбак. — Колебания падающей воды.
— Постой, Байбак, откуда ты знаешь про акустические
— А вот знаю, — возразил Байбак. — Меня только что осенило!
— Осенило! — изумился Фаулер.
И тут в его мозгу неожиданно возникла формула — формула процесса, позволяющего металлу выдерживать юпитерианское давление.
Пока он удивленно смотрел на водопад, сознание мгновенно расположило все цвета в их спектральной последовательности. И все это ни с того ни с сего, само по себе: ведь он ровным счетом ничего не знал ни о металлах, ни о цветах.
— Байбак! — воскликнул он. — Байбак, с нами что-то происходит!
— Ага, — ответил Байбак, — я уже заметил.
— Все дело в мозге, — продолжал Фаулер. — Он заработал на полную мощность, все до единой клеточки включились. И мы соображаем то. что нам давно следовало бы знать. Может быть, мозг землян от природы работает туго, со скрипом. Может быть, мы дебилы вселенной. Может, так устроены, что нам все дается трудно.
А внезапно проясненный разум уже говорил ему, что дело не ограничится цветовой гаммой водопада или металлом неслыханной прочности. Сознание предвосхищало что-то еще, великие откровения, тайны, недосягаемые для человеческого ума, недоступные обыкновенному воображению. Тайны, факты, умозаключения… Все, что может постичь рассудок, до конца использующий свою мощь.
— Мы все еще земляне, более всего земляне, — заговорил он. — Мы только-только начинаем прикасаться к тому, что нам предстоит познать, к тому, что было сокрыто от нас, пока мы оставались землянами, именно потому, что мы были землянами. Потому что наш организм, человеческий организм, несовершенен.
Он плохо оснащен для мыслительной работы, свойства, необходимые для того, чтобы достичь подлинного знания, у нас недостаточно развиты. А может быть, у нас их вовсе нет…
Он оглянулся на купол — игрушечный черный бугорок вдали.
Там остались люди, которым недоступна красота Юпитера. Люди, которым кажется, что лик планеты закрыт мятущимися тучами и хлещущим дождем. Незрячие глаза. Никудышные глаза… Глаза, не видящие красоту облаков, не видящие ничего из-за шторма. Тела, неспособные радостно трепетать от трелей звонкой музыки над клокочущим потоком.
Люди, странствующие в одиночестве, в ужасающем одиночестве, и речь их подобна речи мальчишек, намеренно коверкающих слова для таинственности, и не дано им общаться так, как он общается с Байбаком, безмолвно, совмещая два сознания. Не дана им способность читать в душе друг
Он, Фаулер, настраивался на то, что в этом чуждом мире его на каждом шагу будут подстерегать ужасы, прикидывал, как укрыться от незнаемых опасностей, готовился бороться с отвращением, вызванным непривычной средой.
И вместо всего этого обрел нечто такое, перед чем блекнет все. что когда-либо знал человек. Быстроту движений, совершенство тела. Восторг в душе и удивительно полное восприятие жизни. Более острый ум. И мир красоты, какого не могли вообразить себе величайшие мечтатели Земли.
— Ну, пошли? — позвал его Байбак.
— А куда мы пойдем?
— Все равно куда. Пошли, там будет видно. У меня такое чувство… или предчувствие…
— Я все понял, — сказал Фаулер.
Потому что им владело такое же чувство. Чувство высокого предназначения. Чувство великой цели. Сознание того, что за горизонтом тебя ждет что-то небывало увлекательное и значительное.
И остальные пятеро чувствовали то же самое. Властное стремление увидеть, что там. за горизонтом, неодолимый зов яркой, насыщенной жизни.
Вот почему они не вернулись.
— Я не хочу возвращаться. — сказал Байбак.
— Но мы не можем их подводить, — возразил Фаулер.
Он сделал шаг-другой к куполу, потом остановился.
Возвращаться в купол… Возвращаться в пропитанное ядами, ноющее тело. Прежде он вроде бы и не замечал, как все тело ноет, но теперь-то знает его пороки.
Снова мутное сознание. Туго соображающий мозг. Рты, которые открываются и закрываются, испуская сигналы для собеседника. Глаза, которым он теперь предпочел бы откровенную слепоту. Унылое, мешкотное, тупое существование.
— Как-нибудь в другой раз, — пробурчал он, обращаясь к самому себе.
— Мы столько сделаем, столько увидим, — говорил Байбак. — Мы столько узнаем, откроем…
Да, их ждут открытия… Может быть, новые цивилизации. Перед которыми цивилизация человека покажется жалкой. Встречи с прекрасным и — что еще важнее — способность его постичь. Ждет товарищество, какого еще никто — ни человек, ни пес — не знал.
И жизнь. Полнокровная жизнь вместо былого тусклого существования.
— Не могу я возвращаться. — сказал Байбак.
— Я тоже. — отозвался Фаулер.
— Они меня снова в пса превратят.
— А меня — в человека, — сказал Фаулер.
Комментарий к пятому преданию
Шаг за шагом, по мере того как развертывается действие, читатель получает все более полное представление о роде людском. И все больше убеждается, что этот род скорее всего вымышлен. Не могло такое племя пройти путь от скромных ростков до высот культуры, которая приписывается ему преданиями. Слишком многого ему недостает.