Клинки максаров (Сборник)
Шрифт:
Возле ближайшего Дома Братской Чаши галдела быстро увеличивающаяся толпа. Откуда-то выскочила запыхавшаяся Ирлеф и схватила меня за руку.
— Пойдем! — крикнула она, увлекая меня в гущу людей.
— Блюститель Заветов! Блюститель Заветов здесь! — загомонили кругом, очищая для нас дорогу.
Обе приемные были переполнены людьми, и мы с великим трудом пробились к решетке. Я все еще не мог понять, что происходит — не то кастраты устроили какую-то пакость дитсам, не то дитсы просто недовольны кастратами.
Во внутренних помещениях царил образцовый порядок — все горшки и горшочки были аккуратно расставлены по полкам, котлы вычищены, сняты с крючьев и перевернуты вверх
— И вот так везде, — сказала Ирлеф. — В каждом Доме Братской Чаши. Они ушли, прихватив с собой зелейник, а то, что не смогли унести, вылили.
— Как это могло случиться? Где была стража? — спросил я, медленно осознавая непоправимость беды.
— Стража была на стенах. Что ей делать на улицах? — Ирлеф уже пробивалась обратно к выходу. — Говорят, где-то здесь видели Хавра. Он, наверное, увел предателей через канализацию. Ему же все ходы и выходы известны.
Люди — мужчины, женщины, дети — с перекошенными в крике лицами бежали нам навстречу или обгоняли нас. Все они практически уже были покойниками. Спасти их могло только чудо, и я даже не представлял — какое.
Ирлеф уводила меня все дальше от центра, и вот мы очутились за каким-то высоким забором, перед длинным низким зданием, более всего похожим на конюшню или на большой сарай. Да и пахло здесь скотным двором, курятником, палеными перьями — совсем не тем, чем должен пахнуть каменный город, в котором каждое зернышко съестного завозится со стороны. Дверь в здание была распахнута настежь, на пороге лежал стражник, наповал сраженный хорошо знакомым мне железным копьем. Не дойдя шага до него, Ирлеф замерла. Остановившись рядом, я заглянул внутрь. Там были какие-то невысокие заборчики, насесты, лестницы и кормушки. Повсюду лежали мертвые слепыши, их было множество, наверное, не одна тысяча, а посреди этого странного строения догорал костер, сложенный из птичьих голов.
— Вот здесь я когда-то работала еще девчонкой, — сказала Ирлеф устало. — Раз в неделю сюда приходили эти толстяки из Дома Братской Чаши. Они убивали слепышей и забирали с собой только их мозги. Под страхом смерти мы обязаны были молчать. Теперь я догадалась почему. Именно из мозгов слепышей приготовляется зелейник.
— Ты только догадываешься, а другие давно знали. Недаром же воины Замухрышки первым делом спалили Коралловый Лес вместе со всеми его обитателями. Теперь в Заоколье, наверное, не осталось ни единого слепыша.
— А скоро не останется ни единого дитса, — добавила она. — Наступают печальные времена.
Нет, подумал я. Ты ошибаешься. Печальные времена наступят много позже, когда камни прорастут травой, а ветер будет завывать в пустых провалах окон. А сейчас наступает страшное время — время катастрофы, всеобщей гибели, время безумия и отчаяния. Люди еще только начали проникаться мыслью о неизбежной смерти, агонизирующие тела еще не усеяли улицы, отцы еще не приступили к убийству собственных детей, город еще хранил видимость жизни.
Мы с Ирлеф обошли все бастионы, но не обнаружили ни одного Блюстителя. Бой у насыпи угас — врагу больше некуда было торопиться. Дитсы, все еще не выпуская из рук оружия, в растерянности стояли на стенах. Что им еще оставалось делать, как не покорно дожидаться смерти, ведь предназначенная каждому невидимая стрела была уже в полете и уклониться от ее отравленного наконечника было так же невозможно, как невозможно уйти от собственной судьбы.
— Неужели и ты должен умереть? — спросила Ирлеф.
— А чем я лучше других?
— Пройти столько дорог,
— Если бы это зависело от воли человека! Но, увы, нашу судьбу творит один только случай. По счастливой случайности мы родились и по нелепой случайности умрем. В предопределенность я что-то перестал верить в последнее время.
— Почему же! — Ирлеф едва заметно и, как мне показалось, загадочно улыбнулась. — О рождении я судить не буду, а вот о смерти могу с тобой поспорить. Вспомни златобронников. Смерть для них — как близкая подруга, которая, если ее позовут, всегда придет на помощь.
— Не нравятся мне твои разговоры. Пока мы живы, давай не будем об этом.
Здесь наше внимание привлекли крики, раздававшиеся с той стороны, где когда-то возвышались неприступные городские ворота. Какая-то женщина, прижимая к груди сверток с новорожденным, сползла с насыпи и через заваленное трупами поле побежала к лагерю Замухрышки.
— Возьмите моего ребенка! Спасите его! — кричала она. — Он еще не успел испробовать зелейника. Можете убить меня, но сохраните ему жизнь!
Ее грубо остановили в сотне метров от шатров, над которыми развевались штандарты владыки Приокоемья, но женщина продолжала вопить и вырываться — наверное, ее Срок уже подошел, и она находилась на грани первого приступа.
С холма спустилась толпа людей в роскошном облачении, предназначенном скорее для трапезы, чем для боя (впрочем, мелькали среди них и серые хламиды кастратов). Некоторые еще держали в руках недопитые кубки, другие дожевывали что-то на ходу или ковыряли в зубах. Поведение женщины какое-то время развлекало их, а потом кто-то громко, так, чтобы слышно было на стенах, объявил:
— Дитс, даже самый маленький, обязан жить и умереть дитсом!
Ребенку тотчас влили в рот какую-то жидкость, скорее всего действительно зелейник. Толпа пирующих (уж не поминки ли по горожанам они справляли) заржала на разные лады, после чего мать стали отталкивать копьями в сторону города. Видя, как беснуется она, нетрудно было предугадать дальнейшее развитие событий, и я устало прикрыл глаза. Воины, покорно дожидавшиеся на стенах своей участи, ахнули. Сначала один раз (наверное, в тот момент, когда обезумевшая мать насадила свое дитя на острие чужого копья), потом еще (когда ее саму пригвоздили к земле) и вдруг лавиной покатились по насыпи вниз. Произошло то, что происходит с обманутой, отчаявшейся толпой, когда мера ее терпения переходит ту трагическую грань, за которой уже возможно все — и разнузданное насилие, неслыханное самопожертвование.
Если бы мы не последовали за этим людским потоком, внезапно прорвавшим плотину своей собственной прострации, нас бы попросту затоптали или сбросили со стеньг в ров. Избиваемые стрелами и сами не щадящие никого на пути, дитсы достигли пределов вражеского лагеря так быстро, что осаждающие не успели ни построиться в защитные порядки, ни растянуть предохранительные сети. Наверное, даже Хавр не ожидал такой прыти от обреченных на смерть и уже начавших умирать людей. Бой сразу закипел среди шатров. Несколько залпов травилом, произведенных почти в упор, разметали гвардию Замухрышки (любопытно было наблюдать, как иссиня-черные тела на глазах превращаются в розоватый студень), но затем в действие вступили законы ближнего боя, где ружья годились разве что вместо дубин. Я подхватил с земли оброненное кем-то копье, а Ирлеф обнажила меч. Не сговариваясь, мы пробивались к центру схватки, где уже начали крениться и падать золотисто-красно-черные штандарты.