Клинок без ржавчины

Лордкипанидзе Константин Александрович

— Пусти меня, Леван! Я скоро вернусь и приведу Нино, а ты подожди нас в сельсовете.

— Погоди, Гогола, дай мне немного подумать.

— Я уже все обдумала. Пусть мама теперь что хочет делает. Выгонит из дому — пускай выгоняет, я к вашим пойду. Думаешь, они не примут меня? Я хочу, чтобы ты уехал туда счастливым и спокойным. Пойми, что я твоя жена…. Твоя…

Сердце Левана разрывалось. Многое отдал бы он, услышав эти слова раньше, хотя бы неделю назад. Но сейчас Леван уходит на войну — не на гулянку. Кто знает, пощадит ли его

вражья пуля. Имеет ли он право связать судьбу Гоголы со своей неверной солдатской судьбой? И, может быть, обречь ее на горькие вдовьи слезы! Только для того, чтобы успокоить свое растревоженное сердце? Нет, недостойно это мужчины из рода Надибаидзе. Милая Гогола, твои слова больше, чем бумажка из загса. Теперь я девять войн готов пройти!

Но девушке он ничего не сказал.

Они повернули обратно и пошли по вытоптанной отарами узкой тропе. Клочья овечьей шерсти висели на запыленных кустах дикого шиповника.

— Ты не передумала, Гогола? — спросил Леван, когда подошли к речке.

— Я дважды не клянусь, Леван.

Она быстро перешла по камням на другой берег, обернулась, что-то крикнула Левану, но он не расслышал.

…Гогола даже не переоделась, она только переменила туфли, которые запачкала, переходя речку, взяла паспорт, потом забежала к Нино и, не дав опомниться подруге, увлекла ее за собой.

Левана в сельсовете не было. Не было его и на площади в духане, где он обычно любил посидеть с братом и с отцом.

— А он уже уехал. Как раз автобус проходил, — сказал девушкам старый буфетчик Вано.

Возвращались домой молча. Зажав в руке паспорт, Гогола медленно шла рядом с подругой. Она казалась сейчас такой строгой и неприступной, что Нино ни о чем не посмела ее спросить. Добрая толстушка была совершенно сбита с толку. «Хоть бы слезу уронила! А то молчит и молчит», — сокрушалась она.

Так прошли они всю деревню, и только у старой крепости, где они должны были попрощаться, Нино не удержалась и сказала:

— Ничего не понимаю.

— Зато я понимаю.

Гогола остановилась и, приблизив к подруге бледное, усталое лицо, горячо зашептала:

— Ты не знаешь, как он меня любит… Сто лет буду его ждать… Веришь, Нино, — сто лет…

Они еще немного постояли на холме. Ни одно окно не светилось в Калотубани, на улицах не горели фонари, непроглядная темень поглотила степные деревни. Девушки испуганно прижались друг к другу.

Это была первая в их жизни ночь войны.

Когда человек один

В ранние зимние сумерки хрустнуло тонкое кружево прибрежного льда и крутая темная волна подхватила и понесла вниз по течению легкие десантные лодки. За ними двинулись наскоро связанные тяжелые плоты, груженные пушками и тягачами. Плоты сильно кренило и заливало водой, колеса орудий сбивали колодки, скользили по бревнам, увлекая за собой насквозь промокших людей, а вода была холодная, и металл обжигал руки,

словно огнем, и горная река мчалась со скоростью три-четыре метра в секунду, и немцы были почти рядом.

Саперы сделали все, чтобы войска могли скрытно переправиться на другой берег и внезапно атаковать врага.

Среди десантников находился бывший тракторист из Калотубани сапер Леван Надибаидзе.

Первая линия немецких окопов проходила в предгорье, по невысоким песчаным курганам, и роте капитана Глебова, раньше других достигшей берега, нужно было совершить фланговый обход — пробиться через плавни и болотные заросли.

Под ногами тяжело вооруженных солдат ломался молодой лед, и люди по пояс проваливались в болотную воду.

Казалось, плавням не будет конца. Но вот выбрались на сушу. Зазвенела скованная морозом земля. В пустынном небе зябли одинокие звезды. И пока люди, отжимая мокрые шинели, спускались в занесенную снегом ложбину, капитан Глебов вызвал сапера Надибаидзе.

Разговор между ними происходил в неглубоком окопчике, прикрытом рваным брезентом. Ординарец капитана электрическим фонариком освещал планшетку с картой.

— Обсушился? — спросил капитан.

— Да где тут, товарищ капитан, холод собачий, — ответил сапер.

— Ничего, сейчас жарко станет, — дружески улыбаясь, пообещал капитан, отмечая что-то на карте.

— Спасибо, товарищ капитан, а то я думал, что скоро в сосульку превращусь, — отшутился Надибаидзе, понимая, конечно, что вызвали его не для этого разговора.

— Вот смотри, — сказал капитан, указывая острием карандаша на синий кружок. — Где-то тут, на высотке, у немцев броневой колпак. Боюсь, что он нам много крови будет стоить. Надо найти его.

— Сколько времени даете?

Капитан посмотрел на часы:

— До начала атаки. Мы начнем ровно в шесть. Кого с собой возьмешь?

— Если разрешите, Дато Раинаули.

Капитан кивнул головой:

— Ну что ж, ни пуха ни пера!

Медленно отступала долгая зимняя ночь. В предрассветной полумгле уже всплывали зубцы невысоких заснеженных холмов. Опаздывал Надибаидзе, и капитан Глебов перестал верить своим часам.

— Сколько на твоих? — то и дело спрашивал он телефониста.

Все правильно, часы не врут, скоро в атаку, а Надибаидзе все нет. Кто-то отдернул край брезента и хриплым простуженным голосом доложил:

— Тут Раинаули принесли, товарищ капитан.

Глебов быстро вышел из окопа:

— Принесли? Он ранен?

— Ранен. Его в лощине нашли.

Раинаули лежал на окровавленной шинели, а фельдшер, который делал ему перевязку, сказал:

— Плохо парню.

— Говорить может? — спросил капитан.

— Нет. Все время без сознания.

— Кто его нашел?

— Я, товарищ капитан, — поднялся с земли мокрый от пота молодой сержант. Он еще не отдышался, видно, нелегко было ему тащить грузного Раинаули.