Клинок без ржавчины
Шрифт:
В это время на балкон выскочили женщины и давай подливать масла в огонь. Они так завопили, словно на них напал сам Зелим-хан со своей бандой.
Не знаю, что со мной в это мгновение произошло: я рухнул на землю и затрясся, как припадочный.
— Не воры мы, не воры! — закричал я.
Чичинадзе только руками развел:
— А кто же вы такие? Слепой я, что ли? Разве я не видел своими глазами, как вы веревку отвязывали… Может, скажете, что я это сделал?
— Мы должны повеситься, — пробормотал Бичоиа. — И ваша веревка никуда не денется, в гроб ее с собой не возьмем.
—
— Да, это правда, мы должны повеситься, — всхлипывая, подтвердил я слова Бичоиа.
Чичинадзе рассмеялся.
— Вы посмотрите на этих мартышек… Хотят мне голову задурить.
Засмеяться-то он засмеялся, но в то же время пристально посмотрел на меня.
— Провести меня хотите, мальчики? Да?
Не получив от меня ответа, он растерянно заморгал глазами и повернулся к Бичоиа.
— Что с вами, мальчики? Какая вас муха укусила?
Я сообразил, что делопроизводитель еще ничего не знает. Так, может, хоть он поверит в нашу невиновность. Торопясь, заглатывая слова, я рассказал ему о нашей беде, горько пожаловался на страшную несправедливость надзирателя.
Более полувека прошло с того осеннего дня. Более полувека, а в памяти моей до сих пор живет безмерно добрый, сердечный человек Котэ Чичинадзе. Я не уверен, что кто-нибудь из наших родных или близких мог бы так понять и приласкать двух отчаявшихся мальчишек, как понял и приласкал нас в тот день старый делопроизводитель кутаисской классической гимназии Котэ Чичинадзе.
Когда я изложил ему всю нашу печальную повесть, дядя Котэ стоял некоторое время молча и смотрел поверх наших поникших голов, куда-то за Риони.
— А знаете что, ребята, — сказал он и положил мне на плечо руку. — Давайте, зайдем ко мне и пообедаем. Не спрашиваю, как вы, а я умираю с голоду… Пообедаем, а потом сядем и спокойно решим, как вам дальше быть… Сытый человек, братцы мои, намного умнее голодного.
— Мы уже все решили, — сказал Бичоиа.
— Смотри, какой скорый, — усмехнулся Чичинадзе. — Так сразу и сложили оружие. В каком классе учишься?
— В четвертом.
— Что же это такое, парень? Ученик четвертого класса, а истории не знаешь? Стыд и позор! Наверное, у тебя сплошные двойки по этому предмету.
— У него по истории только пятерки, дядя Котэ, — поспешил я на помощь своему товарищу.
— Что-то не верится, — сказал Чичинадзе.
— А вы сперва спросите меня… Посмеяться всегда успеете, — обиженно сказал Бичоиа.
— А что тебя спрашивать, — махнул рукой Чичинадзе. — И так все видно, братец мой. Если бы ты знал историю на пятерку, то не морил бы меня сейчас голодом. В чем тебя обвинили? Подумаешь, поленницу разворошил… Тоже мне преступление. А Георгия Саакадзе, братец мой, знаешь, в чем обвинили? Ни больше ни меньше, как в измене Родине. И что же он, по-твоему, сделал? Побежал воровать бельевую веревку, чтобы повеситься? Нет, милый мой, — он не побоялся никаких угроз, не отступил перед клеветниками, он сквозь огонь и воду прошел, чтобы доказать свою правду. И доказал. Видите, что нам говорит история? А вы что делаете,
— Он сказал, чтобы нашей ноги не было в гимназии, — смущенно напомнил Бичоиа.
— Ну и сказал… Что ж из этого… На свете немало людей, которые обожают злые слова. Такого хлебом не корми, но дай попугать кого-нибудь. Эх, да что ваши поленницы? Разбросали и опять сложат. А вот когда богом сложенный мир разрушат, его уже обратно никак не сложишь. Ну, ну, выше голову, мартышки! Никто вас из гимназии не выгонит. Пошли, братцы. Перекусим, а то уже в глазах темнеет.
Ласково подталкивая, он довел нас до дверей своего флигеля. Когда мы поднялись по лестнице, на Бичоиа опять что-то нашло — он всхлипнул и хотел повернуть назад.
— Ксеня! — позвал Чичинадзе. — Принимай гостей.
Навстречу нам выбежала женщина, которая только что вопила на балконе как резаная. Ничуть не удивляясь нашему появлению в доме, она взяла у нас шапки и сумки и повела мыть руки. Затем нас посадили за стол и поставили перед нами тарелки с горячим лобио. Взрослые обедали молча, но зато маленькая рыжая дочурка хозяина безостановочно тараторила, стучала ногами под столом и все время норовила бросить в мою тарелку целый стручок красного перца.
Когда женщины убрали со стола, Чичинадзе попросил показать наши тетради по грузинскому письму. Я достал из сумки тетрадь и подал ему. Полистав ее, Чичинадзе громко воскликнул:
— Посмотри, Ксеня, какой у него изящный почерк! В старые времена ему бы доверили переписку «Витязя в тигровой шкуре». Красота!
Я, признаться, смутился — что за красоту он нашел в моих каракулях? Но если дяде Котэ они понравились — бог с ним. Я человек воспитанный и потому молча принял незаслуженную похвалу.
— А теперь посмотрим и твою тетрадь, — повернулся он к Бичоиа.
Бичоиа тоже удостоился похвалы старого канцеляриста. Правда не такой, как я, но все же…
Чичинадзе обнял нас обоих за плечи и сказал:
— Богом прошу, помогите мне, ребята. Четыре протокола педсовета надо срочно переписать, а я один никак не успею, если даже до утра просижу. Ну как, мальчики, поможете?
Как тут не помочь?! Другой на его месте сторожа позвал бы, а он поверил в нашу правду и даже обедом накормил. Такому человеку спину не покажешь, мы ведь не свиньи какие-нибудь. А свой приговор мы еще успеем привести в исполнение, до утра времени много, подумал я и украдкой посмотрел на Бичоиа. Видно, после хорошего обеда он тоже не очень торопился накинуть себе петлю на шею.
— Поможем, дядя Котэ, — быстро согласился за нас обоих Бичоиа. Мы отпустили поясные ремни, расстегнули воротники и поудобнее уселись за столом — работать так работать.
Чичинадзе положил перед нами пухлую папку с бумагами и объяснил, что надо делать.
Давно я не читал ничего такого увлекательного, как эти протоколы педагогического совета — в них кипела и бурлила вся наша гимназическая жизнь со всеми ее горестями и радостями, успехами и провалами, «преступлениями и наказаниями».