Клинок инквизиции
Шрифт:
– Ты что здесь делаешь?
Девчонка затряслась еще сильнее, выдавила со всхлипом:
– Ich verstehe nicht… [2]
Опять немецкий. Да куда ж он попал-то, черт возьми? Дан с трудом наскреб в памяти несколько слов, спросил:
– Шпрехен… ты… зи русиш? Как тебя зовут? Что ты здесь делаешь?
Она затрясла белокурой головой:
– Verstehe nicht… Verstehe nicht… Tцte mir nicht… [3]
Дан заглянул ей в лицо, помахал ладонью перед глазами. Зрачки были сужены, не реагировали на движение, и, похоже, она плохо соображала. Находилась под воздействием какого-то наркотика? Ясно было одно: девчонка никакая не сектантка, скорее всего, такая
2
Я не понимаю (нем.).
3
Не понимаю… Не понимаю… Не убивай меня… (нем.)
Он протянул руку:
– Вставай, пошли отсюда.
Девчонка взвизгнула, закрыла лицо ладонями, вжалась в холодную стену.
– Ну да, – вспомнил Дан. – Я ж голый и весь в кровище… Погоди.
Сначала он снял со стены распятие, осторожно положил на алтарь, коснулся тонкой шейки ребенка. Тот не дышал. Выматерившись, Дан подошел к мертвецу с ножом в глазнице, мысленно прикинул его габариты – штаны точно коротковаты, но ничего не поделаешь. Зато плащ хорош, плотный и теплый, подбитый мехом. Только сейчас он ощутил, какой холод стоит в часовне. Тряпки остальных были изрублены или пропитались кровью. Дан сдернул с мертвой женщины передник, наскоро обтерся, потом невозмутимо раздел покойника, натянул его одежду, подпоясался. Проделывая все это, мысленно гадал, где он оказался. Ничего, кроме идиотского предположения, что его снимают в реалити-шоу, не придумалось. Но какое реалити, если труп – вот он? Уж покойников Дан повидал немало, спутать не мог. Хрен с ним, решил наконец, по ходу разберусь. Сейчас главное – свалить отсюда как можно дальше, вдруг недобитки вернутся с подмогой? Убрав меч в ножны, вернулся к девчонке, завернул ее в трофейный плащ:
– Теперь порядок? Пошли.
Она вроде бы поняла, попыталась подняться, но со стоном съехала вниз – ноги не держали. Точно опоили чем-то, решил Дан.
– Ладно, держись за шею.
Подхватил девчонку на руки – та была худенькая, почти невесомая. Застонала и обмякла, провалилась в обморок. Дан прошагал к двери, вышел на крыльцо.
Стояла глубокая ночь. На пустыре вокруг часовни горели факелы, вокруг их пламени нежно посверкивала падавшая с неба холодная морось. Шумела толпа – женщины в длинных платьях, теплых накидках и чепцах, мужчины в замызганных серых плащах. Все смотрели недобро, с угрозой. В свете факелов Дан заметил недорезанных сектантов: их связали, каждого держали по два человека. Судя по избитым физиономиям, уродам неплохо досталось – причем без скидки на пол и возраст.
К Дану тут же бросилась немолодая худощавая женщина, вцепилась в девчонку, заголосила:
– Martha, mein Tochter! Sie ist tot! [4]
– Sie lebt noch [5] , – неожиданно для себя ответил Дан и сам удивился. Что-то словно переключилось в голове, и он стал понимать немецкий, как родной.
Мать не слышала его, гладила спутанные волосы дочери, причитая:
– Моя девочка, моя милая девочка…
– Хватай его! – раздался злобный голос из толпы. – Хватай колдуна!
4
Марта, доченька! Ее убили! (нем.)
5
Она жива (нем.).
Люди подступили ближе, выставляя вперед факелы, точно хотели сжечь его прямо сейчас. С такой оравой не справиться, подумал Дан. Еще девчонка на руках… Но тут она открыла глаза и прошептала:
– Мама…
Женщина зарыдала еще отчаяннее и принялась покрывать поцелуями ее лицо.
– Он меня спас от колдунов, – тихо проговорила девочка, указывая на Дана.
Мать рухнула на колени:
– Ангел! Он ангел! Посланник божий!
Толпа зашумела сильнее. Дан оглядывал лица – угрюмые, испуганные, недоверчивые, удивленные… Вдруг
Сосредоточившись на погоне, Дан не заметил, как на пустыре появились новые люди – отряд мечников в кожаных доспехах, во главе с высоким, одетым в черное человеком. Очнулся он, лишь когда на него упала плотная сеть и кто-то сильно ударил сзади по голове. Последнее, что Дан успел заметить, – солдаты, забегавшие в часовню.
Настя
– Во имя отца, и сына, и святого духа…
Холодный металл коснулся шеи, раздался щелчок – и Настя увидела, как на пол падают длинные золотистые локоны. Ее волосы. Почему-то она стояла на коленях, покорно склонив голову… перед кем?
– Какого хрена здесь творится?
Она перехватила руку с ножницами, вывернула болевым. Прием вышел так себе, слабенький, почему-то сил не было совсем. Настя вскочила, потом уже взглянула в лицо непрошеного парикмахера. Стоявший перед нею мужчина, морщась, потирал руку. Судя по облачению, это был священник – впрочем, Настя не очень разбиралась в церковных санах. Она огляделась: просторный зал, освещенный свечами, высокие витражные окна, алтарь с иконами, статуя Богородицы – точно, храм. Половину зала занимали два ряда каменных скамей. На первой сидели женщины в строгих серых платьях и шапочках с крестами поверх белых платков. Монахини. Становилось все интереснее. Она опустила глаза и увидела, что сама облачена в белую широкую рубаху до пола.
– Was ist los mit dir, mein Kind? – спросила красивая женщина лет сорока. – Lass uns mit Tonsur weiter [6] .
Она говорит по-немецки, сообразила Настя.
Эта тоже была монахиня, но отличалась от остальных сестер. Властным выражением лица, более богатым одеянием.
– Nein, keine Tonsur! – выпалила Настя. – Was ist denn los hier? Wo bin ich? [7]
Тут же пришло осознание: она тоже говорит на немецком. Потом перед глазами все поплыло, голова закружилась, к горлу подступила тошнота. В следующую секунду недомогание прошло, зато появилась странная уверенность: она – Одиллия фон Гейкинг, девица из дворянской семьи. Это было дико и непонятно, Настя растерялась, что случалось с нею крайне редко.
6
Что с тобой, дитя? Продолжим постриг (нем.).
7
Нет, никакого пострига. Что вообще происходит? Где я? (нем.)
– Продолжим постриг, – настаивала аббатиса.
Это аббатиса, и ее зовут мать Анна, всплыло в памяти. Настя не знала, что думать. Сумасшествие? Раздвоение личности? Бред? Черта с два! Она, Настя Савченко, не шизофреничка какая-то. «Сенкевич!» – осенило ее. Он, скотина, что-то сделал с ними, отключил и вывез… куда? В немецкий католический монастырь-то зачем? Скорее он бы просто избавился от нее и Дана: пристрелил, и все дела. Или…
Бывший работодатель увлекался всякой чертовщиной, мистикой, да еще и гипнозом баловался, Настя это точно знала. Наверняка сейчас она находится под воздействием внушения, и все эти бабы серорясые со священником ей просто снятся…
Настя снова оттолкнула мужика, подступившего к ней с ножницами:
– Да не хочу я стричься!
Парикмахер в рясе настаивать побоялся, беспомощно оглянулся на аббатису:
– Бесноватая?..
Та нахмурилась:
– Надеюсь, что нет, отец Август. – И, уже обращаясь к Насте, строго произнесла: – Одиллия, что случилось?
Настя задумчиво хмыкнула. Самой бы сообразить, что случилось… Память, подкинувшая ей загадочные сведения, пока молчала.
– Стриги, отец Август, – сказала аббатиса. – Встань на колени, дитя.