Клинок инквизиции
Шрифт:
Адельгейда равнодушно отвернулась, словно не слышала плача дочери. На следующий день женщину сожгли. Агату суд помиловал за нежный возраст и обличение матери. Обезумевший от горя отец отказался от девочки, назвал предательницей и проклял. Малышку отдали на воспитание в монастырь святой Бригитты. Вскоре до Дана дошли слухи, что Агата умерла – загноились раны от кнута.
А вервольф между тем продолжал убивать.
Едва не каждый день перед ратушей горели костры. В пыточной не успевали присыпать пол углем, чтобы прикрыть лужи крови. Палач, получавший по гульдену за каждый день пытки и по два – за каждого сожженного колдуна, приезжал в ратушу, разряженный в бархат, на жеребце,
Но девушки все погибали. И чем сильнее лютовал вервольф, чем громче роптали горожане, тем больше становилось арестов, пыток, казней…
За последнюю неделю – три трупа. Две молодые девушки и девочка восьми лет. Придушены когтистой лапой, изуродованы мощной челюстью, из тел вырваны куски плоти, вокруг укусов – следы огромных зубов. Вервольф охотился.
Равенсбург, и без того напуганный колдовством, погрузился в ужас и уныние. Еще до заката двери домов захлопывались, закрывались на засовы и замки. Никто не выходил на улицы после наступления сумерек и, как сто лет назад, многие остригали дочерям волосы, переодевали в мальчиков. Это не помогало: вервольф теперь не поджидал жертв на улице, он врывался в дома, хватал несчастных девушек и, не успевали их родственники опомниться, растворялся в темноте.
Воины Христовы сбивались с ног, каждую ночь город прочесывали отряды патруля. Несколько раз со стражей отправлялся сам Шпренгер – Инститорис, трусоватый и малоподвижный, отказался от ночных прогулок. Устраивали засады возле домов, где жили девушки и девочки, обшаривали темные закоулки – бесполезно, оборотень ни разу не попался преследователям. По Равенсбургу поползли слухи о том, что вервольф может становиться невидимым.
Город захлестнула волна доносов. Все подозревали всех – страшно жить, зная, что сосед, друг, торговец, у которого покупаешь свечи, или повитуха, принимавшая у тебя роды, ночью может обратиться в чудовище, ворваться в твой дом и убить твою дочь.
– Сегодня ко мне зашла соседка, фрау Шламм, – рассказывала пожилая женщина. – А моя кошка вздыбила шерсть и зашипела на нее, как на пса. Всем известно: кошки чуют оборотней…
– Я видел вервольфа, – шептал молодой ремесленник, – в окошко видел, богом клянусь. Он вышел из дома герра Кейнеке, ну, того, который ни с кем никогда не здоровается. Я давно подозревал, что это он – оборотень. Не может истинный христианин не желать людям доброго дня…
– Это я вервольф, – заявлял изможденный нищий, городской дурачок по прозвищу Пфенниг. – Я не могу не убивать. Во мне живет волк, да-да, под этой кожей, там, внутри, волчья шкура. По ночам меня выворачивает наизнанку, из человека вылезает зверь…
Из пыточной день и ночь доносились вопли – теперь Инститорису было чем заняться. Арестована была и нелюбимая кошками фрау Шламм, и малообщительный герр Кейнеке, и конечно донесший сам на себя Пфенниг. С последнего Инститорис приказал снять кожу, дабы посмотреть, действительно ли под ней волчья шкура. Не найдя ничего, в поисках вервольфа распорядился отрубить несчастному сумасшедшему руки и ноги, потом вспороть живот. К тому моменту как невиновность дурачка была доказана, он успел умереть от болевого шока и потери крови.
Равенсбург пропах дымом костров – сжигали обвиненных в оборотничестве и трупы жертв вервольфа. А чудовище все пировало.
В народе копилось глухое недовольство. Ни власти, ни церковь не могли защитить женщин и детей. А уж после того как в доме доктора Ханна кто-то вырезал целый отряд воинов Христовых, люди и вовсе перестали им доверять: какой прок от солдат, которые даже за себя постоять не могут? Куда им до вервольфа?
Воины Христовы по-прежнему хватали ведьм
Дан не знал, как к этому относиться. С одной стороны, казненные не были невинными людьми, они жрали детей, приносили человеческие жертвы, наводили порчу. С другой – их сжигали за чужие преступления.
– Будь каждый сожженный оборотнем, по Равенсбургу бегала бы огромная стая вервольфов, – смеялся Андреас. – И я с ними…
– Клинок… смотрите, Клинок инквизиции…
Горожане перешептывались, украдкой показывали друг другу на Дана. Мужчины и женщины вежливо кланялись, молодые девушки, позабыв о страхе, лукаво поглядывали на него, пряча ласковые улыбки. Он стал уже привыкать к такому повышенному вниманию, хотя иногда это мешало – хотя бы искать Настю. Как тут вглядываться в девиц, если каждая принимает интерес на свой счет? Пользуясь своим положением, Дан по вечерам методично обходил дома Равенсбурга, стараясь поговорить с каждой женщиной и девушкой. Пока Насти нигде не обнаружилось. Заодно он искал и Сенкевича, и тоже пока безрезультатно.
– Возьми, добрый господин, – подошла молодая женщина, протянула глиняный кувшин, – козье молоко.
Дан было отказался, но лицо дарительницы выразило такое отчаяние, что пришлось взять. Чуть погодя он передал кувшин Гансу: здоровый крестьянин вечно был голоден, церковного пайка ему не хватало.
– В Равенсбурге тебя знают и любят, дорогой друг, – заметил Андреас.
– Не пойму только, за что, – пожал плечами Дан.
– Но как же? Добрые горожане считают тебя ангелом. Ты, окутанный белым сиянием, с именем божьим на устах спас юную деву от колдунов. Теперь ты – народный герой.
– Только вот от вервольфа спасти не смог, – пробурчал Дан.
– Не кори себя, дорогой друг, всякая сила имеет предел. Однако должен заметить: народ не питает нежного чувства к святой инквизиции и не верит, что она может защитить от нечисти. Ты – другое дело. Брат Яков отлично это понимает, потому он и сделал тебя ближним, дал громкое имя – для того чтобы горожане видели: инквизиции служит святой человек.
– Клинок! – словно подтверждая слова Андреаса, выкрикнул широкоплечий, испачканный сажей кузнец в прожженном фартуке. – Когда ты найдешь вервольфа?
– Сил нет, – подхватила хорошенькая девушка. – Я устала бояться. Вдруг завтра он убьет меня?
– Вчера мою доченьку сожрал проклятый зверь, – рыдала пожилая женщина. – Сегодня сожгли бедняжку. Даже могилы не осталось, поплакать негде…
– Помоги…
– Не тех хватают…
– Где твой божественный дар…
– Надежды никакой…
Дан хмуро пробирался сквозь толпу, которая становилась все гуще. Бледные лица, в глазах – ужас и безысходность.
Люди боятся всего – вервольфа, ведьм, колдунов, инквизиции. Страх густится над Равенсбургом тяжелым грязным облаком, а воины Христовы бессильны. Дан ощущал беспомощность и стыд перед горожанами. Он был уверен, что многое мог бы сделать, со своим опытом розыскной работы, видел, что инквизиция мечется без толку, тычется в разные стороны, хватает не тех, действует беспорядочно. Теперь за поиск вервольфа отвечал Волдо, но тот просто солдат, не ищейка… А он, Дан, вынужден заниматься отловом и арестами колдунов. Спору нет, с ними тоже не так легко бороться, попадались очень опасные твари. Но как раз с этим справился бы и Волдо.