Клинок князя Дракулы
Шрифт:
– И что же теперь с ним делать? – продолжил следователь. – Ему квалифицированная медицинская помощь нужна, а то ведь так и останется, извиняюсь, корнеплодом!
– Вот именно – квалифицированная! – Эльвира подошла к камину, подняла голову и крикнула куда-то в дымоход:
– Иван Ажалаевич, можно вас пригласить?
Почти тут же рядом с камином открылась незаметная дверца, и оттуда вышел мужчина средних лет в сером рабочем халате, с золотистой ручкой, торчащей из нагрудного кармана. Судя по широкому восточному
– Звали? – новый персонаж взглянул на Эльвиру, на Малашкина, потом на сидящего в кресле Виссариона. – Что тут у нас?
– Видите, Иван Ажалаевич, – производственная травма. Требуется срочная помощь.
– Производственная травма? – переспросил мужчина. – А незачем было самим выезжать на аварию! Вы же знаете третий пункт правил техники безопасности!
– При чем тут третий пункт? – возмущенно перебила его Эльвира. – Здесь идет речь о разграничении сфер влияния, в таком случае третий пункт не применяется!
– Это спорный вопрос! Я думаю, что по этому вопросу нужно собирать комитет…
– О чем вы говорите! Пока мы будем его собирать, процесс может стать необратимым… Вы видите, в каком состоянии Виссарион Григорьевич? Надо скорее что-то предпринять…
– Я вижу, что у нас посторонние на объекте! – мастер покосился на Малашкина. – Я не могу работать в таких условиях.
– Это не совсем посторонний, – возразила Эльвира. – Это представитель следствия.
– Только его нам тут не хватало! – мастер поморщился и шагнул в сторону.
Эльвира подошла к нему, взяла за локоть и начала что-то тихо говорить. Как ни прислушивался Малашкин, он ничего не разобрал, кроме каких-то странных слов – «неотения», «протагонист» и еще «несанкционированное внедрение».
Мастер слушал ее с явным неудовольствием, но наконец кивнул и проговорил:
– Ладно, но ответственность за все возможные последствия ложится исключительно на вас.
С этими словами он зашел за деревянную ширму. Оттуда некоторое время доносился негромкий шорох и пыхтение, и через минуту мастер снова появился.
Но за эту минуту он стал совершенно другим человеком.
Вместо серого халата на нем была теперь длинная рубаха из оленьей кожи ручной выделки, на груди красовалось ожерелье из волчьих зубов, на голове – странная шапка из рысьего меха. В руке у него был мешок из такой же оленьей кожи.
Но самым удивительным было то, что этот маскарадный костюм полностью преобразил самого мастера.
Из мелкого незначительного начальника он превратился в древнего колдуна и знахаря, повелителя духов.
– Отойдем в сторону, –
Он послушно отошел подальше от колдуна, подальше от кресла, в котором полулежал Виссарион Григорьевич.
Колдун подошел к креслу, пристально взглянул на больного, посыпал ему на голову какой-то зеленоватый порошок. Затем отступил на шаг, хлопнул в ладоши и прислушался.
Из-под сводчатого потолка на его хлопок отозвалось эхо – и Малашкину показалось, что это не обычное эхо, а какой-то злобный, издевательский хохот.
– Однако плохо, – проговорил колдун. – Душу Виссариона взял не простой дух. Это Зубастый дух, один из самых сильных, которых я видел. Однако очень плохой дух.
– Что же делать? – всполошилась Эльвира.
– Работать! – коротко ответил колдун.
Он достал из кожаного мешка бубен, ударил в него и принялся плясать вокруг кресла с Виссарионом. Это был странный, первобытный танец. Колдун то прыгал на месте, то поочередно топал ногами, то махал перед лицом Виссариона растопыренными руками и сопровождал свою пляску ритмичными ударами бубна.
Танец выглядел бы смешно и карикатурно, но сам колдун был так органичен, так захвачен своим действом, что все вместе вызывало сильное и волнующее впечатление.
Так продолжалось долго – может быть, полчаса или час, Малашкин утратил чувство времени.
Наконец шаман остановился, взял со стола канделябр с черными свечами и поднес его к лицу Виссариона. Когда пламя свечей почти коснулось безжизненного лица, колдун свободной рукой бросил в огонь прежний зеленоватый порошок. Пламя свечей из бледно-желтого стало зеленым, комната наполнилась резким волнующим запахом.
Шаман долго, пристально вглядывался в лицо Виссариона, словно пытался найти в нем перемены, наконец недовольно покачал головой и поставил канделябр на прежнее место.
– Упорный, однако! – проговорил он, ни к кому не обращаясь.
Затем достал из своего мешка маленькую металлическую пластинку, зажал ее зубами и заиграл на ней.
Это была странная, непривычная музыка. Она то уплывала под потолок, то водопадом устремлялась обратно. Так продолжалось недолго, всего несколько минут. Потом шаман убрал свой инструмент и запел.
Пел он как-то странно, не открывая рта. Собственно, это было скорее не пение, а удивительная музыка. Колдун как будто превратился в какой-то музыкальный инструмент вроде органа или фисгармонии, и этот инструмент издавал странные, фантастические звуки. Малашкин отчего-то представил, что находится не в подвале посреди огромного города, а в скованной морозом бескрайней тайге, над которой нависло живое небо, усыпанное сияющими морозными звездами. И это не человек пел – это пели сами морозные звезды, и их ледяная музыка сливалась в сверкающие ручейки, в могучие реки.