Клинок Тишалла
Шрифт:
Ряды сидений поднимаются круто вверх, их нарушает лишь настоящий известняковый утес, что поднимается от Эбенового трона до самых сводов. На скале был высечен когда-то образ Проритуна, а ныне его заменило новое воплощение местного правосудия, какое ни на есть, – Ма’элКот. Только Ма’элКоту дозволено заглядывать через плечо тому, кто выносит приговор.
Сукин сын всегда любил выпендриться.
Сейчас ряды за рядами каменных скамей заняты моими людьми. Они молча сидят, ждут, когда начнется представление. Круглым счетом – тысячи две,
Два десятка даже станут за меня драться.
Остальные просто хотят унести ноги куда подальше. Они хотят жить. Не могу винить их. И не стану.
Мне они не нужны.
Моими бойцами станут те, кто на арене.
Сто пятьдесят боевых монахов, по меньшей мере четверть из них – эзотерики. Их ряды щетинятся мечами, копьями, короткими составными луками и шут знает какой прорвой жезлов, талисманов и прочей ерунды. Черт, я выставил бы их против Котов и поставил на монашков три к одному.
Наличными.
Мужик, с которым вполголоса беседует Райте, – исполняющий обязанности посла Дамон – дергается, точно нажравшийся стима поденщик, но Райте уверяет, что на него можно положиться. Как и на всех них. Вот вам монастырская тренировка: даже паранойя с манией убийства им не мешает. Я бы сказал, помогает немножко.
Чтобы драться с социальной полицией, надо быть полным психом.
Райте поднимается по ступеням медленно, слегка пошатываясь. Его трясет и мотает от потери крови, и только самогипноз заставляет переступать ногами: давление в сосудах поддерживается аутогенной тренировкой, усилием воли он может заставить эндокринные железы выделять гормоны, придающие сил и подавляющие боль. Так и будет ходить, говорить, даже драться, пока совсем не свалится.
– Они исполнят приказ, – кивнув, говорит он вполголоса, когда подходит совсем близко. – Дамон хороший человек. Приказы исполнять умеет.
Я гляжу на него, прищурясь.
– Это твое определение хорошего человека?
Наталкиваюсь на ледяной взгляд.
– Дай свое.
Не отвечая, я заглядываю в ведерную супницу, которую кто-то позаимствовал в интендантской. Она стоит на столике по правую руку от меня. В теплой, как слюни, воде отмокает моя рука. Я сжимаю кулак. Рваные клочья кожи колышутся, словно медузы, оставляя соломенно-желтые облачка разведенной крови.
– Ладно, – говорю я, вынимая руку. – Бери.
По другую сторону от меня хворым жалким ежиком сидит на полу Тоа-Сителл, все еще в оковах. Порой он шевелится или хнычет тихонько, и тогда по щекам его сползают редкие слезинки. Райте делает сложный жест, сплетая и расплетая пальцы, словно кошачью колыбель из плоти и кости. Патриарх теряет сознание.
Развязав кляп, Райте осторожно вынимает тряпку из полуоткрытого
Я указываю на супницу.
– Отнеси хлебово своим парням на арену. Пора им браться за дело.
Не меняясь в лице, он подхватывает сосуд и уносит вниз.
– Стройся! – командует он. – По старшинству. Дамон, ты первый.
Исполняющий обязанности посла покорно делает шаг вперед. Неторопливо, с ритуальной торжественностью он зачерпывает ладонью воду и подносит в губам, чтобы уступить затем место следующему монаху. Да, приказы Райте он выполнять станет.
А Райте будет повиноваться мне.
Добровольно.
Верно.
Такую сделку мы заключили: его покорность за мою кровь. А он человек чести. Если я скорей могу доверять врагам, нежели друзьям, что это значит?
Райте усаживается на помост рядом с троном, зажимая ладонью рану в боку.
– Дело сделано, – мрачно и обреченно шепчет он. – Сделано. Теперь я твой.
– Расслабься, мальчик, – советую я. – Ты же не душу мне заложил.
Взгляд его суровей вечной мерзлоты.
– А что такое душа?
5
Во главе кучки нелюдей в зал вступает Орбек. Клыком указывает на арку двери за спиной и кивает мне.
– Спокойно, – заявляю я громко. – Пусть заходят.
Нелюди текут в палату: волна безумия, увенчанная барашками стекающей из разверстых ртов пены. Многих болезнь пожрала почти полностью; безумие поглотило их, играя на нервах, заставляя ерзать и хромать, ковылять и спазматически дергаться. То, что они не набрасываются друг на друга, – верный признак талантов Кайрендал; каким-то образом она удерживает их под своей властью, направляя вызванную ВРИЧ-инфекцией жажду крови вовне группы, на имперцев. На хумансов.
На меня.
И от них воняет: толпа несет на гребне смрад гнилого мяса и стоялой мочи, прелого пота и гнилых зубов. Вонь обгоняет их, маслянистой волной прокатывается по Палате правосудия, захлестывая нас с головами. Мы тонем в смраде, словно крысы в дождевой бочке.
От них несет, словно от моего отца.
Две недели назад этот запах вогнал бы меня в ступор.
Забавно, как все меняется.
Я наклоняюсь вбок, чтобы видеть сидящего на сенешальском троне Криса – на ступень выше и чуть левее Райте.
– Начинаем.
Он не отвечает. Только неровное колыхание груди свидетельствует о том, что он жив.
– Эй, – бормочу я. – Давай, Крис. Вечеринка начинается.
Чародей открывает глаза и слабо улыбается мне:
– Как ты?
Голос его звучит пугающе отстраненно – значит, чародей не выходит из транса.
– Лучше. Намного лучше, Хэри. Здесь, – коротким жестом он охватывает мир за стенами Донжона, – я могу стягивать Силу, чтобы бороться с лихорадкой. Спасибо… что вытащил меня оттуда.