Клодина уходит...
Шрифт:
Марта, полуодетая, оборачивается, на губах появляется странная усмешка, ноздри у неё ещё раздуваются:
– А я этого не нахожу.
Здешние обеды и ужины для меня настоящая пытка. У нас на выбор два ресторана, и оба они принадлежат казино; ведь при гостиницах нет своей кухни, а этот курортный город – город только по названию, здесь есть лишь казино, водолечебница и четыре больших гостиницы. Один вид ресторанов, куда мы все направляемся, словно пансионеры или арестанты, где мы все жаримся в полдень под палящим горным солнцем, лишает меня аппетита. Я подумала было обедать у себя в номере, но ведь кушанья будут всегда доставляться холодными, и потом, это было бы не слишком любезно по
Леон поглощает жёсткое мясо с жадностью человека, страдающего малокровием, и не оставляет своим вниманием Каллиопу, которая упорно отсылает его писать свои шестьдесят строк и обращается с ним так, словно она настоящая принцесса крови, а он – наёмный уличный писец. Странная маленькая женщина! Должна признаться, теперь уже я ищу её общества. Она много и путано говорит о себе, останавливается и, не найдя подходящего слова во французском, вылавливает его в каком-нибудь другом языке, а я, затаив дыхание, слушаю, словно волшебную сказку, рассказ о её Полной превратностей жизни.
Чаще всего это происходит, когда Марта принимает душ и в парке почти никого нет. Я усаживаюсь в глубокое плетёное кресло позади молочной и, пока она говорит, любуюсь её яркой красотой.
– Когда я была маленькой, я была очень хороша собой.
– Почему вы говорите «была»?
– Because [12] теперь я не так. Старуха, которая стирала у нас бельё, всегда плевала мне в лицо.
– Какая гадкая женщина! И ваши родители не выставили её?
Прекрасные голубые глаза Каллиопы смотрят на меня с нескрываемым презрением.
12
Потому что (англ.).
– Выставили? У нас надо старухам плевать на хорошеньких маленьких девочек, приговаривая: «Тьфу, тьфу», – это чтоб оставить их красивыми и предохранить от злого глаза. Я потому осталась kallista [13] до сих пор, что моя мать в день крестин приказала накрыть стол ночью.
– Как так?
– А вот. На стол ставят много вещей для еды, и все ложатся спать. Тогда появляются миры.
– Кто?
– Миры. Их никто не видит, но они приходят, чтобы поесть. И надо ставить все chair, стулы… как вы говорите?., стулья вдоль самых стен, потому, если один из миров стукнется локтем, чтобы sit [14] к столу, он может дать плохое будущее маленьким детям.
13
Прекрасная (греч.).
14
Сесть (англ.).
– Как прекрасны ваши древние обычаи! Эти миры, как вы их называете, это что же – феи?
– Феи? Не знаю. Это миры… Ах, как разболелась моя голова.
– Не хотите ли таблетку антипирина? У меня есть в номере.
Каллиопа проводит по своему гладкому лбу рукой с покрытыми розовым лаком ногтями.
– Нет, спасибо. Это я сама виновата, я не сделала крестики.
– Какие крестики?
– Вот так, на подушке.
И она торопливо ребром ладони рисует на своём колене целый ряд маленьких крестиков и продолжает:
– Вы делаете маленькие крестики
– Вы уверены?
Каллиопа пожимает плечами и встаёт.
– Да, уверена, но вы, вы народ без религии.
– Куда вы спешите, Каллиопа?
– Сегодня devtera… понедельник. Надо делать маникюр. Этого вы тоже не знаете! Делать маникюр в понедельник – это здоровье. Маникюр во вторник – богатство.
– Вы предпочитаете здоровье богатству? Как хорошо я вас понимаю.
15
Головная боль (англ.).
Уже на ходу, придерживая обеими руками разлетающиеся во все стороны кружева, Каллиопа оборачивается ко мне и бросает:
– Я не предпочитаю… в понедельник я делаю маникюр одну руку, а во вторник – другую.
Между полуднем и пятью часами невыносимая жара обрушивается на отдыхающих. Большинство спасается в просторном холле казино, похожем на зал ожидания первого класса какого-нибудь современного вокзала. Растянувшись в креслах-качалках, эти бедняги флиртуют, пьют кофе глясе или дремлют под звуки небольшого оркестра, такого же полусонного, как и публика. Я стараюсь избегать этих однообразных развлечений, меня смущают нескромные взгляды окружающих, вульгарность Можи, шумливая возня десятков трёх детей, их нарочитая развязность.
Здесь есть девчушки лет тринадцати с уже развившимися бёдрами и икрами, они самым недостойным образом пользуются так называемыми привилегиями своего возраста. Одна из них покачивается, словно едет верхом, на ноге взрослого кузена, другая взбирается на высокий табурет у стойки бара. Упёршись коленками в подбородок, эта маленькая очаровательная блондиночка с глазами юной хищницы показывает все свои прелести и зорко следит бесстрастным взглядом хорошенькой кошечки за волнением смущённых мужчин. Её мать, похожая на краснолицую толстую кухарку, восторгается ею: «Она совсем ещё ребёнок в её годы!» Всякий раз, когда я встречаю эту дерзкую девчушку, мне становится не по себе. Недавно она придумала себе новую игру: пускает мыльные пузыри и подгоняет их шерстяной ракеткой. Теперь мужчины всех возрастов с глиняными трубками в руках гоняются за мыльными пузырями, чтобы иметь возможность прикоснуться к этой девчушке, отнять у неё соломинку или высоко поднять её одной рукой в воздухе, когда она неосторожно высовывается из открытого окна. Какое же скверное животное дремлет в некоторых мужчинах!
Слава Богу, есть ещё на свете настоящие дети, неуклюжие, милые, как медвежата, увальни-мальчуганы с голыми икрами, чересчур вытянувшиеся для своего возраста девочки, угловатые, с длинными-предлинными худыми ногами, и прелестные малыши с полными, словно перевязанными ниточками ручками, как этот чудесный четырёхлетний карапуз, он так несчастен в своих первых штанишках. С ним случилась беда, и он, покраснев от стыда, взволнованно шепчет своей строгой гувернантке – англичанке с брезгливым лицом: «Неужели об этом все уже догадались?»
Чтобы попасть в свой номер, я прохожу по открытой, залитой солнцем дороге, отделяющей нашу гостиницу от казино. В течение нескольких секунд я испытываю острое наслаждение, мне кажется, что эта беспощадная жара поднимает меня над землёй, по спине стекают струйки пота, в ушах звенит… Едва держась на ногах, я добираюсь до гостиницы и укрываюсь в её прохладном тёмном вестибюле; дверь в подвал открыта, и оттуда разит запахом старых бочек и прокисшего вина… И вот наконец я в своей тихой комнате, где уже пахнет моими духами, и постель не кажется столь враждебной, я бросаюсь на неё в одной рубашке и лежу так, погружённая в свои мысли, до пяти часов…