Клокотала Украина (с иллюстрациями)

Панч Петро

Проехав около версты, казаки увидели впереди всадников, мчавшихся им навстречу. Заметив казаков, те остановились. Впереди, как сабля дамасской стали, сверкал пруд. Казаки соскочили с коней и, подравнявшись, пошли дальше пешим строем.

Всадники ожидали их по ту сторону пруда. На белом коне сидел багроволицый воевода брацлавский, гетман польный [Гетман польный — в Речи Посполитой — заместитель командующего армией Польского королевства — гетмана великого коронного. В мирное время великий гетман обычно находился при дворе, занимался административными вопросами и осуществлял стратегическое руководство, а польный гетман находился «в поле», руководил малыми операциями,

охраной границ] Николай Потоцкий, справа от него — пучеглазый Самуил Лащ-Тучапский, стражник коронный, и подстольничий киевский Людвиг Олизар, а слева ежились от холода белобрысый воеводич брацлавский Стефан Потоцкий и поручик Стефан Чарнецкий. Позади них были еще комиссары, посланные именем короля, чтобы выполнить постановление Речи Посполитой о войске Запорожском. В некотором отдалении выстроились ряды рейтаров и драгун.

Когда казаки приблизились, гетман польный подал им знак подойти к нему. Он пытался заставить свои окоченевшие губы приветливо улыбнуться, но по привычке посмотрел на казаков косо, по-волчьи, и высокомерно пробормотал под нос несколько слов, на которые казаки молча кивнули головами. Потом, задевая чужие стремена, вперед выехал худой и длинный писарь. В руках он держал лист бумаги и, окинув взглядом казаков, начал читать. Это была новая ординация [Ординация – определение прав и обязанностей] войска Запорожского реестрового, находящегося на службе у Речи Посполитой [Речь Посполитая – старинное название Польского государства].

Казацкая старшина знала уже о постановлении сейма, но то, что сейчас читал писарь, ошеломило — что обухом по голове.

«Мы упраздняем на вечные времена все льготы, выгоды, право на суд и избрание старшины, какими они пользовались в награждение за услуги, оказанные нашим предкам и каковых они ныне лишаются за бунт... Мы постановляем, чтобы все те, кому судьба сохранила жизнь, были обращены в хлопов...»

Казак Верига слушал, корытцем приставив к отрезанному уху ладонь, и удивленными глазами обводил присутствующих.

На льду стояли прославленные в походах и против турок и против татар именитые казаки — Данило Нечай, Максим Кривонос, Иван Богун, Ганджа, Головацкий, писарь войсковой Зиновий Богдан Хмельницкий и еще не один десяток таких же. Все они хмуро смотрели себе под ноги. Холодный ветер развевал оселедцы на их чисто подбритых головах, бил им в глаза. Может быть, потому седой Покута так часто и замигал, даже слеза проступила, скатилась по длинным усам и серебряной звездочкой упала на лед...

Казак Покута мог назвать несколько сот больших и малых островков на Днепре и в плавнях, но сколько раз был он порублен и пострелян, этого он не запомнил. Еще в отряде преславного казака Наливайко (пусть только об этом не ведает шляхта) в Слуцке и Могилеве он бил вельможных панов. С Петром Конашевичем Сагайдачным, славным гетманом запорожским, ходил из неволи братьев вызволять, освещая пожарами Синоп и Трапезунд.

Седой оселедец свесился ему на глаза. Словно сквозь дождь смотрел Покута, как старшина складывала на лед свои клейноды. Вертелся на коне и что-то верещал польный гетман Потоцкий. Тихо, как кленовый листок, опустился на заснеженное зеркало льда малиновый стяг с белым крестом. Это знамя прислал казакам за мужество великое в боях с татарами еще Стефан Баторий. А вместе со знаменем прислал и бунчук [Бунчук – конский хвост на древке, воинский значок], и булаву, и печать с гербом: рыцарь держит самопал, и на голове — надетая набок шапка со шлычком.

Полковник Чигиринский, а за ним переяславский, белоцерковский, корсунский, каневский и черкасский положили свои перначи [Пернач –

знак полковничьего достоинства] рядом с малиновым знаменем и, не поднимая глаз, снова стали на свои места. Максим Кривонос, метнув из-под густых бровей хмурый взгляд в сторону Потоцкого, ударил мушкетом о колено и бросил обломки на кучу старшинских значков. Там были уже и бунчук, и булава, и гетманская печать войска реестрового Запорожского.

— Довольны, висельники, хлопское быдло? — злорадно выкрикнул Самуил Лащ.

— Вот вам и королевский привилей! — с возмущением воскликнул Покута.

— Старшого и комиссара будет теперь назначать сейм из шляхетского сословия, — продолжал писарь польный. — Есаул и полковники тоже будут теперь назначаться из шляхты. Чтобы знали, как восставать против отчизны. Речь Посполитая не только положит предел вашему своеволию, но и сотрет с лица земли имя казацкое.

Казаки молчали. Не страшила их ни пушка, заряженная картечью и направленная прямо на них, ни отряд немецких рейтаров, выстроенных по другую сторону пруда. Страшнее было лукавство шляхты, обман.

— А сколько казаки претерпели обид и оскорблений? — вновь выкрикнул Покута.

Гнет польской шляхты сказывался на всей жизни украинского народа: шляхта захватывала все новые земли у крестьян и казаков; крестьян еще больше закрепощала, а казаков лишала привилегий; и тех и других насильно обращала в католическую веру, издевалась над обычаями и языком народа; угрожала даже самому его существованию. Но ни крестьяне, ни казаки не желали терпеть шляхетский произвол и надругательства и не раз уже восставали за свои права. Может быть, польный гетман вспомнил Григория Лободу, Северина Наливайко, Матвея Шаулу, которые в 1594 году возглавляли народные восстания, а может быть, Тараса Трясила, водившего повстанцев в 1630 году, или восстание, подавленное только нынче? Шляхта долго не забудет казацких гетманов Павлюка, Остряницу и Гуню, а еще дольше — битву под Голтвой и на Старице. Как и в прошлые разы, так и теперь польская шляхта заключила с казаками соглашение, пообещав вернуть им вольности и не чинить расправы за участие в восстании. Но не успели казаки возвратиться домой, как дозорцы стали хватать их и забивать в колодки. Теперь ясно, что не по своему только хотению дозорцы нарушали договор...

— Вот видишь, куда клонят паны! — толкнул Богун локтем Хмельницкого.

— На свою голову пожар разжигают! — ответил писарь войска Запорожского, не оборачиваясь.

От гнева и сдерживаемого возмущения казаки сжимали рукоятки сабель, но молчали, и это молчание было страшнее и красноречивее слов; только Максим Кривонос процедил сквозь зубы:

— Ну, пане Потоцкий, дождешься, подлюга, жива еще казацкая матерь!

Польный гетман беспокойно ерзал в седле. Он был резок и высокомерен с казаками, обходился с ними жестоко и презрительно, но лучше других понимал, что значили казаки для охраны спокойствия Речи Посполитой: ведь это они своей грудью сдерживали турок и татар. С укором взглянув на Лаща, который то ли со злости, то ли со страху потерял самообладание, польный гетман сам обратился к казакам:

— Панове казаки! Его королевская милость светлейший король польский не раз дарил вас своей лаской, своей заботой. За это благодарить надо его королевскую милость. А вы за это — мушкет и саблю подняли против короны и даже помышляли объединиться с татарами, чтобы силой вырвать то, что должно заслужить покорностью и послушанием! Всех вас надо бы отправить ad patres! [К праотцам (лат.)]. Вздернуть! Поелику же сегодня вы покорно принимаете от нас заслуженное ярмо на свою шею, высокочтимое панство сменяет свой гнев на милость... шесть тысяч казаков будет оставлено в реестре...