Клотильда
Шрифт:
– Поезжай, поезжай, – говорит облегченно старик.
И я еду, но предо мной все еще хоровод красавиц девушек, и я, отъезжая, даю себе обещание возвратиться опять, чтобы врасплох увидеть прекрасных болгарок.
И я ездил, и не раз, но напрасный труд, – болгары уже были настороже, – и так и не удалось мне больше увидеть, что нечаянно, как из-за занавески, увидел раз, и то мельком.
Я возвращаюсь домой, думая о болгарках, думая о своих делах, довольный найденным камышом и смущаемый мыслью, что стоит моя работа с мостом на Мандре.
И я, весь потонув в деталях своего проекта, совсем не заметил обратной дороги.
Был какой-то праздник, и так как в праздники мы не работали, то я скучал.
Я лежал на бурке на своей террасе, прислушивался к сонному плеску моря, вдыхал в себя свежий аромат его, следил за золотой пылью заката, смотрел на Бургас, монастырь, вдаль и скучал.
– Никита!
У Никиты дощатый балаган там, на пригорке: в одной половине лошадь, в другой – он со своим хозяйством, а перед балаганом – кухня.
Его не так легко дозваться.
– Ась? – отзывается наконец он и идет тяжелыми шагами ко мне.
– Ты что там делаешь?
– Что? Записую расходы…
Никита все время или считает деньги, или записывает какие-то расходы.
– Ты откуда родом?
– Откуда? Из Харьковской губернии.
– Жена есть?
Никита задумывается, точно вспоминает.
– Нет. – И, помолчав, уже подозрительно спрашивает: – А вам на што знать, ваше благородие?
– Так, – отвечаю я.
– Ваше благородие, а масла завтра потребуется?
– А что, нету?
– На утро еще будет… и говядины надо купить.
– Да ведь недавно же покупали?
Никита начинает с увлечением: конечно, недавно, и он был уверен, что по крайней мере ее хватит на четыре дня. Но приехал Бортов – «каклетки» нет, вчера я ужинать потребовал – опять нет…
Никита чувствует, что этого мало, и лениво прибавляет:
– Так, шматки остались…
Но затем новая мысль приходит ему в голову, и он опять оживляется:
– А, конечно, дорого, бо все воловье мясо. Буйволячье чуть ли не в два раза дешевле.
Но я уже лезу в карман, чтобы только избавиться от буйволячьего мяса.
– Ваше благородие, – доверчиво, тихо говорит Никита, – а вина тоже нет.
– Вина не надо, – огорченно говорю я, предпочитая отказаться от рюмки вина в свою пользу и стакана в пользу Никиты.
Хотя впоследствии оказалось, что он не пил, а просто отливал и подавал мне опять уже оплаченное раз вино. Один офицер, некто Копытов, утверждал, что Никита увез от меня за время пребывания, кроме жалованья, по крайней
Эту маленькую сплетню передал мне сам Никита.
– Ваше благородие, а что вы в город не поехали? – заканчивает Никита нашу беседу, получив деньги.
– Ничего я там не забыл, – отвечаю я голосом, не допускающим дальнейших разговоров.
– Як монах сидите… От теперь и вина уж не будете пить, – гости приедут, чем поштувать станете? Чи той водой? – Никита показывает на море. – А какая краля вдруг приедет? Я ж на свои, и то купил…
Никита надоел.
– Ну вот, Никита, плачу в последний раз: бутылку на неделю – и конец.
– Да хоть две пусть стоит, як пить не станете.
И я даю Никите еще денег.
Но что это? Мы оба с Никитой оглядываемся и видим на пригорке… Клотильду, Бортова и Альмова, инженера путей сообщения.
Альмов – милый господин, но шут гороховый. Он не может пройти мимо какой-нибудь блестящей поверхности, чтобы не посмотреть в нее свой язык. Начинает всегда фразой:
– Послушайте, знаете, что я вам скажу…
Но возьмет нож или в крайнем случае возьмет зеркальце, посмотрит свой язык, рассмеется добродушно, ласково и глупо, – и никогда так и не скажет ничего.
Но так, в общем, Альмов – милейший господин, а в этот момент я даже люблю его.
– Э… – крикнул он весело, – помогите же даме!..
Мы с Никитой так и стояли с открытыми ртами.
Клотильда на своем золотистом карабахе, как воздушное видение, была там на пригорке.
Карабах сделал прыжок и так и остался на мгновение с всадницей в воздухе. Казалось, вот они оба исчезнут, как появились.
Я наконец опомнился и бросился к ней. Клотильда, наклонившись, внимательно и беспокойно смотрела мне в глаза.
Ее глаза просили и, вероятно, получили чего желали, потому что, держась за мою руку, она весело и легко соскочила на землю.
– Гоп-ля! – сказала она, слегка сжав мою руку, а затем не совсем уверенно спросила: – Принимают?
Переведя глаза на берег, мою палатку, море и весь вид, она радостно вскрикнула:
– О, как здесь хорошо! Monsieur Бортов, вы знаете, что это мне напоминает? Это мне напоминает, когда я росла около Марселя… А-а!.. Вот такой же берег и море, а внизу город, только там выше… и больше море…
Она протянула руку и быстрым жестом показала необъятность ее моря.
В это мгновение глаза ее сверкнули радостно, и она с душой, открытой ко мне, остановив глаза на мне, проговорила:
– Оставим мою молодость, и будем жить настоящим. О, я очень рада, что monsieur Бортов взял наконец меня с собой. Он меня пугал, что вы рассердитесь.
Я решительно не мог ничего отвечать.
Бортов и Альмов ушли по работам, а мы с Клотильдой остались у палатки.
Как шел к ней костюм амазонки: стройная, оживленная, как ребенок.