КЛОУН ИВАН БУЛТЫХ
Шрифт:
Но зато зрелище, я вам скажу, было – закачаешься!
Светит солнце. Ярко одетые ребята и девчонки носятся по полю с жутким старанием. Стадион орет. А кто хочет – принимает участие в игре при помощи двух натянутых через все поле канатов. Бежит игрок, и в зависимости от того, чей – канат натягивается перед ним или опускается.
Много было сюрпризов. Ну хотя бы, что эти твердоногие соколы из первого отряда стали девчонок сносить, бить их веревкой в пояс. Поэтому немедленно веревки к ногам! А во время перерыва
Сам я на воротах стоял. И тоже в игру втянулся. Прыгал, как зверь, и под ноги бросался. И все время вместе со старшей вожатой. Я у нее на веревке, как сенбернар, был на привязи.
Как я кинусь к мячу, так ее и валит с ног. Пока повариха с кухни на помощь к ней не подошла. Тут я уже больше не рыпался.
Вот бы что по телевизору передавать! Проиграли мы: три – один. А с тех пор появилась у меня странная мечта: залить арену ртутью сантиметров на тридцать. Сверху масла веретеночного, чтобы пары ртути не пропускались. Прожектора на полную мощность. А на середине какую хочешь игру проводи – от борьбы нанайских мальчиков до ручного мяча и ртутного поло.
Через наших работников министерства культуры пробиться с таким делом трудно. И художественную ценность обоснуй, и технику безопасности соблюди, и фонды ртути выколоти, и средства раздобудь, и гарантии успеха приведи…
Господа капиталисты, заинтересуйтесь!
ГЛАВА N + 12
(Бабушка долго думала…)
Но вернемся в нашу штаб-квартиру. После звонка Кичаловой бабушка долго думала, рисовала какие-то схемы, потом сделала короткое сообщение:
– Мне все больше и больше нравится твой Циркконцерт. Причем есть два варианта. Или они серьезно хотят разобраться в этом деле, что делает им честь. Или они чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы избавиться от вашей милости. Но тогда они делают ошибку за ошибкой. Чем больше людей будет вовлечено в это дело, тем меньше шансов остается поступить волюнтаристски. Каждый лишний день до суда работает на нас. Он делает ситуацию не крайне скандальной, а обычной. К ней привыкают и не ждут крайних мер.
– Значит, выгоднее завтра не явиться. Потянуть.
– Ни в коем случае. Нельзя их раздражать. Надо и явиться, и потянуть. А твой Тихомиров наверняка не явится. И это будет его ошибкой. И главное, – продолжала она, – тебе надо выявить критерии.
– Какие критерии?
– Вот такие. Ты обвиняешь Тихомирова в отсутствии чувства юмора. Говоришь, что он боится всего нового. Так вот спроси, чем такие вещи доказываются. Может быть, тестами на остроумие. Может быть, тем, что отклоненные им вещи были где-то напечатаны. Короче, узнай, каких от тебя ждут доказательств. И могут ли они вообще быть у тебя?
– Так они и сказали, – вмешался Топилин. –
– Не надо о них заранее плохо думать. Кроме того, что они начальство, я еще не вижу ни одного довода против них. А решение будут принимать все-таки они. И решение не из легких. И единственное, что мы можем сделать, это убедить их принять правильное решение.
Тихомиров ошибки не сделал. Явился на предварительный разбор. В синем костюме, седой и с орденскими планками.
Вместе с ним были Кичалова Марина Викторовна, Мосалов, директор и профкомовский босс Северьянцев.
Лицо пятое – Северьянцев Борис Павлович. Режиссер. Поставил несколько хороших спектаклей и номеров. Очень хочет всемирно прославиться и совсем не хочет с кем-либо ссориться. Вежлив. Скорее гибок, чем тверд. Член всех комиссий, заседаний, пленумов, правлений, семинаров. Везде заместитель председателя или вице-президент. С точки зрения всемирной справедливости человек все-таки полезный. В суде, очевидно, защитник.
Они молча вошли и сели, не глядя на меня. А мне было не до критериев. Я бултыхался среди них один, как в проруби. Просто находиться в этой недружественной биомассе и то было трудно.
– По сложившемуся у нас ритуалу, – сказал Северьянцев, – перед заседанием товарищеского суда мы должны устроить предварительный разбор. Может быть, за это время Бултых понял неблаговидность своего поступка и готов принести любую компенсацию или извинения.
Все смотрят на меня. А, черт! Может, действительно извиниться?
– Ни в коем случае! Никаких извинений быть не может, – сказал Тихомиров. – Мой пост доверен мне не Бултыхом. Он доверен мне партией. И не ему давать оценку моей работе.
Он трагически помолчал и продожил:
– Может быть, я работаю плохо. Может быть, репертуар, который я засылаю на эстраду, слишком строг. Но пока никто еще ни в пошлости, ни в политических отклонениях, ни в критиканстве нас не обвинял. Так или иначе, выходку Бултыха я считаю оскорблением, дерзостным хулиганством, за которое он должен понести ответ. Мало того, наказание его должно послужить уроком другим хунвейбинам[1] и кляузникам, возомнившим себя вершителями судеб.
Была долгая-предолгая пауза, во время которой я делал выводы.
– Что вы скажете, Бултых? – обратился ко мне Северьянцев.
– Я совершенно согласен с Афанасием Сергеевичем. Никаких извинений быть не может! Пусть все решит суд.
Заседание суда было назначено на 22-е число на три часа.
Из дверей я полетел к бабушке докладывать обстановку.
– Ну, что ты скажешь?
– Ничего. Раз ты стал хунвейбином, дело приобретает политическую окраску.
– А что это значит?
– Опять же ничего. Просто нужно обратиться к специалисту. То есть к твоему Штирлицу.