Клуб друзей китайского фарфора
Шрифт:
– Доченька, это же я, твоя мама...
– Вы хотите, чтобы я вернулась домой? В дом, где вы бессмысленно прожигаете жизнь, развратничаете, ломаете комедию?
– Там чудесно, там сказка, - пробормотал в полусне кучерявый.
– Вы хотите, чтобы я жила, как живете вы? Вела ту же глупую, ничтожную, безобразную жизнь?
– Она клевещет! Я умываю руки!
–
– Ну да, ну конечно, - перебила, оживившись, Валерия Михайловна, ведь это нужно сделать, Вера, поступить так, как велит совесть, - это и много, и мало, - а разве совесть не велит тебе взять пальто у этого молодого человека?
– Пальто?
– как будто вдруг фыркнула Вера.
– Вот эти пальто, которые вы извозили в грязи, в блевотине?
– Я куплю тебе новое, Верочка.
– Как дойдет до покупки, я готов войти с вами в долю, - доверительно шепнул я, и Валерия Михайловна понимающе кивнула.
– Она еще ломается!
– крикнул Евгений Никифорович в необычайном и глупом раздражении.
Вера крикнула:
– Если бы речь шла только о пальто!
– Но ты возьмешь их?
– спросил я.
– Бог с ними! Бросьте их куда-нибудь! Оставьте меня в покое!
– Она берет, - с восхищением пробормотала Валерия Михайловна, слышишь, отец, она берет!
Евгений Никифорович отвернулся к стене и делал вид, будто происходящее перестало занимать его.
– Евгений Никифорович, - строго я его одернул.
– В чем дело? Что вам от меня нужно?
– Посмотри, твоя дочь переменилась, смягчилась, она уже не так сурова с нами...
– Если бы это было правдой...
– Это не совсем правда, папа. Не верь им. Просто я не хочу с вами спорить. Я устала. Я хочу спать. Ехали бы вы домой. Утро вечера мудренее.
– Выпей вина, Вера, - предложил я.
И она злобно на меня взглянула.
– А почему бы тебе не выйти замуж за этого молодого человека? осведомилась сияющая и простодушная мать.
– Скажи, отец, ведь это был
– Ну, в каком-то смысле...
– За него?
– крикнула Вера, с презрением простирая руку в мою сторону.
– А почему нет? Красивый, умный, благородный молодой человек, наверняка из приличной семьи...
– Мама, ты бредишь...
Я тихонько побрел к выходу.
– Вы куда?
– удивился Евгений Никифорович.
– Сейчас будет же самое интересное.
– Извините, по нужде... я мигом обернусь...
– Нужду справляйте здесь, - стал учить неусыпный кучерявый, шевелясь в руинах картины, - чтоб мы вас не упускали из виду, а то улизнете...
Я улизнул. Шагнул за дверь и потерялся, исчез для них, перестал существовать. Я свою проблему благополучно решил, а они свои дела пусть улаживают сами. Пусть бесчинствуют, пусть рыдают, пусть справляют нужду на виду друг у друга, пусть обнимаются в знак согласия и примирения, - я им больше не судья, не советчик, не свидетель. Я устал. И не знаю, что будет завтра. Впрочем, надеюсь, удача будет сопутствовать мне.
Говорят, я родился в рубашке, под счастливой звездой. Я шел под зимними звездами, по хрустящему снежку, по пустынным улицам возвращался домой, и хотя я много выпил и лишь усилием воли, огромным напряжением чувств удержался, чтобы не свалиться на диван рядом с Никитой или не пообещать Вере, что непременно женюсь на ней, теперь, на улице, ко мне сразу пришло благодатное протрезвление, и моя голова чудесным образом прояснилась. Я с удивлением обнаружил, что события этой ночи скрываются от меня за какую-то непроницаемую пелену и я с каждой минутой все основательнее забываю о них. Это было странно, но это было и приятно. Улица казалась бездонной пропастью, но я чувствовал в себе силы выбраться из нее. Мне встретился пьяный, и я не без оснований взглянул свысока на его нелепую, шатающуюся фигурку.
– Там можно пройти?
– спросил он, опасливо показывая рукой в ту сторону, откуда я шел.
– Нет, - ответил я, - там ты не пройдешь. Там наваждение.