Клуб «Эсперо». Ангел пустыни. По обе стороны Днестра

Габуния Евгений Дзукуевич

На какой-то миг стало тихо, и в тишине отчетливо раздалось:

— Не слушайте его, добрые люди, не верьте ему, он продался большевикам, я давно его хотел вывести на чистую воду. Такие, как этот большевистский смутьян, заодно с другими врагами великой Румынии — жидами, венграми и болгарами — продают нашу родину. Бейте большевистского шпиона!

Никто не тронулся с места. Все только повернули голову в сторону невесть откуда подкравшегося Марчела. Первым пришел в себя Симион. Он шагнул к Марчелу, рванув на груди рубаху.

— На, стреляй, гад! — он подошел почти вплотную. Марчел попятился. — Испугался?! А стрелять в наших людей там, на Днестре, не боялся? Я же все видел, пусть мои

глаза лопнут, если вру! Это он убил наших, а не советские пограничники. Он!

На крики Симиона со всех концов большой комнаты сходились остальные. Растерянный, оцепеневший от страха, Марчел оказался в плотном людском кольце. Опомнившись, открыл было рот, чтобы ответить, но его опередили громкие, исполненные ненависти голоса:

— Так это ты, гад, убил мою жену!

— И мой Павелаш... сынок, тоже там остался... на льду...

— Брат мой погиб.

Марчел затравленно озирался. Углядев небольшую брешь, он метнулся туда, но люди сомкнулись, и он так и остался в кольце. Страшный удар вскинул ему голову, он сделал еще одну попытку вырваться, но тщетно. Со всех сторон обрушились удары. Били куда попало, не разбирая, давая выход отчаянию, безысходности, гневу. Марчел жалобно охал, потом повалился на пол, прикрывая руками голову. Пошли в ход тяжелые башмаки. Он затих, бессильно раскинув руки и закатив глаза. Все молча, загипнотизированно смотрели, как струйка алой крови медленно вытекала из полуоткрытого рта и стекала на грязный, заплеванный пол.

— Мы же его убили. Мы пропали, люди, — послышался в тишине голос.

— Собаке — собачья смерть, — жестко, без сожаления сказал Симион. — Туда ему и дорога.

— Теперь уже ничего не исправишь. Надо уходить, скорее, пока они не спохватились, скорее, — торопил Думитру Затыка.

— А куда? Они же везде ,,нас найдут, — раздались неуверенные голоса.

— Домой, за Днестр, больше некуда. Там они нас не достанут. Только быстро, немедленно, — повторял он. Уходим по два-три человека.

— Вы что, совсем- с ума сошли? — раздался злой голос Федора Круду. — В Сибирь захотели?

— Врешь ты все про Сибирь, кулацкое отродье. — Думитру снова поторопил группу замешкавшихся было односельчан. — Скажем, что обманули нас такие, как этот, — он ткнул пальцем в сторону Круду.

В ту же ночь им удалось проскользнуть мимо румынских пограничников и перейти Днестр по еще крепкому льду.

XIX

Выпавший ночью обильный снег быстро таял под мартовским солнцем, растекаясь грязным месивом по проезжей части дороги и тротуарам. Проклиная городские власти за отсутствие ливневой канализации, Новосельцев с трудом ковылял в свою лавочку. Несмотря на ранний час и непогоду, старик-газетчик, русский эмигрант, с которым он уже успел познакомиться, занимал свое обычное место на углу. Перекинувшись с ним парой слов о капризах местного климата, Новосельцев купил «Бессарабское слово». Непогода распугала покупателей, и он развернул газету. Пробежав заголовки и несколько сообщений из-за рубежа, он хотел уже отложить газету, как внимание его остановила заметка в разделе «Происшествия». Тигинский корреспондент сообщал, что в местном ремесленном училище, где временно размещены беженцы из СССР, обнаружен труп некоего Марчела Кравченко со следами тяжких побоев. Подробности пока неизвестны, однако предполагают, что несчастный беженец, которому удалось проскочить невредимым сквозь огонь чекистских пулеметов, стал жертвой большевистских агентов. Полиция уже приступила к анкете.

«Анкета»! Неужели нельзя сказать по-русски — «расследование», — поморщился Новосельцев и перечитал заметку. Его не волновала участь, постигшая Марчела. Скорее, наоборот. В

глубине души он даже почувствовал нечто похожее на удовлетворение. «Закономерный конец, этого следовало ожидать», — холодно констатировал Новосельцев. И тут же со смутным чувством тревоги и беспокойства вспомнил о русском коммерсанте из Чехословакии, с которым его познакомил покойный Марчел. Этот неведомо откуда взявшийся русский с чешской фамилией не выходил у него из головы. Он интуитивно чувствовал, что это не тот человек, за которого себя выдает. А вдруг существует связь между смертью Марчела и появлением этого русского? Если этот Мачек — советский агент, то в его интересах было убрать Марчела, который их познакомил. Теперь никто, кроме них двоих, не знает, что именно Марчел их познакомил, если Марчел сам не проболтался кому-нибудь из сигуранцы. Неужели этот Мачек все так хорошо рассчитал и подбирается к нему? Не зря же говорят, что искусство разведчика состоит в том, чтобы оказаться в нужное время в нужном месте среди нужных людей. Рассказать обо всем комиссару Георгиу или Тарлеву? А если его и след простыл? Георгиу и Тарлев спросят: где вы были, господин Новосельцев, раньше? Опять он виноват. Да и о чем, собственно, докладывать, фактов у него никаких нет.

Рассуждая так, Новосельцев даже с собой не был до конца откровенен. Его удерживало другое. Встреча затронула за живое, напомнила о России. Мысли о родине, жене и сыне в последнее время неотвязно преследовали, даже во сне. Он просыпался среди ночи в холодной сырой комнате и с открытыми глазами дожидался утра. Жизнь в Кишиневе складывалась не совсем так, даже совсем не так, как ему представлялось. Здесь он так ни с кем и не сблизился, его мучило одиночество, чувство собственной неполноценности, даже унизительности своего существования. Полковник генерального штаба — а кто он теперь? Мелкий лавочник, содержатель явки, вербовщик, осведомитель.

Новосельцев так глубоко ушел в свои мысли, что не сразу услышал звяканье колокольчика на двери. Он поднял голову лишь тогда, когда под самым его ухом раздался громкий хрипловатый голос:

— Здравия желаю, господин полковник! О чем задумались, хотел бы я знать? Эдак всю вашу лавочку вместе с хозяином могут ^унести, — говоривший засмеялся своей шутке и изучающе устремил свой единственный глаз на Новосельцева. Другой покрывала черная повязка.

— Здравствуйте, господин полковник, — сдержанно ответил Новосельцев.

Фамилия одноглазого была Жолондовский, однако был он больше известен под кличкой Циклоп. Жолондовский был значительно старше Новосельцева и участвовал еще в русско-японской войне. Находясь в подпитии, что случалось довольно часто, он любил прихвастнуть своим боевым прошлым и с гордостью говорил, что глаз потерял при осаде Порт-Артура. Судьбы Новосельцева и Жолондовского в чем-то были схожи. Оба — полковники, оба служили в артиллерии, оба вкусили горький хлеб чужбины. Но, в отличие от Новосельцева, Жолондовский происходил из семьи шляхтича, владевшего до революции огромным поместьем на Украине. Революция лишила его всего. Он был из тех, по его же словам, эмигрантов, которые ничего не забыли и ничему не научились.

— Есть что-нибудь новенькое, Александр Васильевич? — спросил Циклоп. — Свежего материала, как я понимаю, достаточно. — Он хрипло засмеялся.

— Вы сегодня газеты читали, господин полковник? — Новосельцев кивнул на лежащий перед ним номер.

— Не успел, — пробормотал Циклоп, — а при чем здесь газеты? О наших делах они, слава богу, еще не пишут.

— Очень даже при чем. Вот, — он протянул газету, ткнув пальцем в заметку, которую только что прочитал.

Циклоп, далеко отставив от себя газету, на удивление скоро пробежал единственным глазом заметку.