Клуб любителей диафильмов (сборник)
Шрифт:
Все чаще ему снится один и тот же сон. Будто он идет по улице. Улица знакома ему, но ее названия он не знает, и непонятно, в каком она находится городе. Улица выводит его к круглой площади. Когда он заходит на площадь, со стоящих на ней фонарей взлетают птицы. Он видит их силуэты – как они отрываются от нагретой солнцем поверхности, тяжело взмахивая крыльями. Птиц становится все больше. Будто на каждом фонаре в этом городе была птица, оставалась незамеченной, а теперь поднялась в воздух. Птицы кружат над площадью, он слышит их крики, хлопанье крыльев. Они заслоняют от него небо, накрывают площадь черным куполом, вращающимся, вытягивающимся в воронку; узкий ее конец теряется за облаками. Андрей стоит в центре
Таня просыпается. Она знает, что Андрей уже тоже не спит. Они поворачивают головы и смотрят друг на друга.
Шумы
«Приходи, – говоришь ты, – дома никого не будет».
Аппарат у нас старый, с диском еще. Когда кто-то звонит, слышен только голос этого человека, и никаких шумов его жизни: ни разговоров, ни звона посуды, ни фильма в телевизоре, ни лая собаки. Только его голос, а вокруг – словно пустота, а в ней шорохи и потрескивания. Однажды я болела и долго не приходила в школу, ты позвонила и сказала: «Давай я поставлю музыку, и мы потанцуем». Ты танцевала, и я тоже танцевала. Но потом песня кончилась, а я не остановилась, потому что не знала об этом, а ты ничего не говорила и слушала, как я танцую.
Я прижимаю телефонную трубку к уху. Она холодная – в комнате была открыта форточка. Шнур от телефона вьется по полу, исчезает под закрытой дверью, тянется дальше – через коридор, на кухню, там розетка. «Вообще-то шнур должен быть красным», – вдруг приходит мне в голову.
– А что делать будем?
…– Поиграем. Приходи.
Я выглядываю во двор. Смеркается. После дождя – туман. В доме напротив видны только освещенные окна. Ты там и живешь, в этом доме. Я пытаюсь разглядеть твои окна, но не вижу их. Получается, в твоей квартире не горит свет. «Как такое может быть?». Я бегу в прихожую, надеваю куртку.
– Ты надолго? – спрашивает мама.
– Нет, мы только поиграем!
– Привет!
– А почему ты здесь, на лестнице?
– Дома никого нет.
– А у тебя, что, нет ключей? Может быть, дверь захлопнулась?
– Не захлопнулась. Это игра такая. Я же тебе по телефону говорила. Играем в «никого нет».
Я не знаю, что это за игра и почему в нее играют на лестничной клетке. Я подхожу к тебе, становлюсь рядом, выглядываю в окно. Я смотрю на свой дом. Туман сгустился, но наши окна все еще можно различить. В моей комнате – в горшке на подоконнике – растет алоэ. Мне всегда казалось, что снаружи, с улицы, цветок должен выглядеть как шутовской колпак. «А что это за окно с шутовским колпаком? Кто там живет? Там, наверное, здорово, весело» – так, скорее всего, думают прохожие.
– А я тебя во сне видела, представляешь? – Катя поворачивается спиной к окну, подпрыгивает, ловко подтягивается, садится на подоконник. Таня отступает чуть в сторону, прячет руки поглубже в карманы куртки. «Ведь это же так просто, раз и подтягиваешься!».
Где-то внизу – наверное, на первом этаже – хлопает дверь лифта. Пока кабина поднимается, Тане кажется, что лифтовая шахта проходит у нее в позвоночнике, это там – холодный темный воздух без дна, гудение металлических канатов, квадраты света, перья птиц.
– Как будто мы идем по дороге. Дорога покрыта льдом, в небе горят звезды – огромные, словно ребенок их рисовал. Сначала мы одни – вокруг какие-то постройки, мастерские, и нет никого. А потом мы видим людей. Они идут навстречу. У некоторых одежда очень странная – длинные накидки, которые нужно вокруг себя несколько раз обматывать, шляпы в виде огромных морских раковин. И у них у всех светятся глаза – ярко, как будто в глазных яблоках у них лампочки спрятаны. Ты испугалась, говоришь: «Пойдем отсюда, давай вернемся. Нам туда идти незачем!». А я тебе: «Это же отражения, просто отражения! Вот видишь, звезды горят, их свет в глазах отражается, и нет ничего такого». Но ты все равно не хотела идти, и мы вернулись.
«Меня видно насквозь», – думает Таня.
– Мы тут немного постоим, а потом зайдем, – говорит Катя, – там совершенно пусто, в этом все дело. Если бы я тебя ждала дома, такого эффекта бы не было, я думаю. И, вот, мы заходим, а там темнота и тишина. Глаза мы завяжем вот этим – Катя взмахивает двумя белыми платками, словно фокусник: непонятно, как они оказались у нее в руках. А уши заткнем вот этим – Катя вынимает из кармана шерстяной кофты ватный комок. Цель игры – найти друг друга там, где никого нет. Выигрывает тот, кто первым другого обнаружит. Ты готова? Пошли.
Ты протягиваешь мне кусочек ваты и платок. Мы затыкаем уши. Завязываем себе глаза. До квартиры – лестничный пролет. Ты берешь меня за руку. Мы начинаем подниматься – медленно, стараясь не споткнуться о ступеньки. Я держусь правой рукой за перила. Наконец мы добираемся до площадки, поворачиваем направо. Я чувствую, как холод лестницы сменился теплом, а темнота приобрела другой оттенок – стала еще чернее. «Свет же не горит, в квартире» – вспоминаю я. Ты отпускаешь мою руку, я остаюсь одна.
Я стою, стараясь привыкнуть к тишине: мне сразу становится ясно, что именно это – самое главное, иначе просто не получится двигаться, будто пространство состоит в первую очередь из звуков, и лишь потом – из предметов. Может быть, дело в неплотно сидящих кусочках ваты, но мне начинает казаться, что тишина неоднородна. В ней есть провалы – если бы раздался резкий звук, то именно там его бы, наверное, можно было услышать. Еще, мне кажется, что я слышу шорохи, и – звук шагов, очень легких. Это, наверное, ты ходишь – то ли ищешь меня, то ли прячешься. Но потом шаги стихают.
– Где ты? – кричу я, – Катя, ты здесь?
Собственный голос доносится издалека, как будто темнота останавливает не только движение, но и время, и то, что я произношу, можно услышать лишь потом, когда достигнув краев темноты, голос вернется – глухой и постаревший. «Вата! – вспоминаю я, – у нас же в ушах вата, и ты меня не слышишь». Я делаю шаг вперед, потом другой, третий. Я вытягиваю руки в стороны. Я больше не зову тебя. Мои руки стали тонкими, как нити. Известно, где их начало, но больше ничего неизвестно – они уходят в темноту. Я слышу ее. Погашенная лампа звучит как крылья бабочки. Письменный стол – как будто в отдалении глухо бьют в барабан. Картина на стене – едва слышный звон колокольчика. Я слышу дождь, слышу, как в проводах течет ток, слышу, как сгущаются тучи, слышу море в игольчатых раковинах, слышу, как мчатся поезда, и семафоры зажигаются на их пути, как бы далеко они не ехали – за тысячи километров, в сумерках, в безлюдном стынущем пространстве. Я иду, раскинув руки.