Клуб любителей фантастики, 1976-1977
Шрифт:
А без этой способности человек — не человек. В этом и заключается то, что называется рассудком, — в причинно-следственных связях.
Как за спасительную ниточку, я ухватился за воспоминания, в которых все было просто и ясно. Но вспомнились стихи: «Тяжелый гул уши заложил и встал стеной… В закатный час в кроваво-красной мгле стоит стена, как черная химера…» Стихи еще больше запутали меня. В обычном мире логических взаимосвязей путаница стихотворных образов как-то успокаивала воображение. Теперь, когда мозг жаждал ясности, такие стихи отнимали последние силы.
…Коридор раздвинулся, образовав просторную залу перед входом в рубку. Я
— Не подходи к пульту! — закричал я и забарабанил в дверь. И повернулся к своему роботу. — Ломай!
— Наносить повреждения кораблю не разрешается, — спокойно ответила моя «Зина»;
— Ну хорошо. — Я решил переменить тактику. — Ты можешь войти в рубку?
— Конечно, — сказала «Зина». И пошла к двери. И дверь, как это всегда раньше бывало, раздвинулась перед ней.
Я не стал испытывать судьбу, кинулся следом. К моему удивлению, в рубке никого не было, только «Зина».
Кресло послушно прогнулось, улавливая форму моего тела, и я сразу понял, чего мне теперь больше всего хочется, — отдыха, глубокого сна. Чтобы ничего не видеть и не слышать. Но ведь именно в том и состояла цель экспедиции, чтобы все увидеть и услышать.
— «Друг», — позвал я, — что все это значит?
— Это для вас наилучший выход, — ответил знакомый хрипловатый, чуть дребезжащий голос.
— Не понимаю.
— Я смогу самостоятельно выполнить программу экспедиции…
— «Дружище!» — испугался я. — Что с тобой? Почему ты повторяешься, как старинный магнитофон?
В дверь забарабанили. Оглянувшись, я увидел двойника, приплюснувшего нос к самому стеклу. Он размахивал преобразователем, и, хоть я точно знал, что против двери рубки он бессилен, все же вскочил, попятился в угол. И подумал: если я проник через дверь, то и он может проникнуть. С помощью двойника-робота. Я наткнулся на кресло, стоявшее возле пульта управления подпространством, упал в него, положил руку на розовый пульсирующий пластик, прикрывающий головку пускового устройства, и подумал, что если двойник ворвется в рубку, то переведу корабль в подпространство и проверю, кто есть кто…
Потом у дверей появился второй двойник, третий, четвертый…
Они бегали, толкаясь и словно не замечая друг друга, кричали что-то.
А потом они стали исчезать. По одному. Но едва опустел зал перед входом о рубку, как в нем появилась… Ариа. Медлительная после сна, она остановилась перед дверью, томно провела рукой по глазам, словно хотела стереть какую-то невидимую завесу…
Лже-Ариа? Этого только недоставало… А может, она настоящая, проснувшаяся?.. Вдруг я увидел: откуда-то появился двойник, медленно подошел к ней, и она, вздохнув, положила голову ему на плечо.
И тут, не выдержав, я грохнул кулаком по розовому пластику.
Очнулся в полной тишине. Экраны внешнего обзора чернели космической пустотой. Перекрестие на штурманском экране указывало, что мы на какой-то периферии Галактики. Это была удача: в пределах своей звездной системы мы могли скакать в пространстве сколько угодно.
— «Друг», — спросил я, — что это было?
— Параллакс времени и пространства, — как ни в чем не бывало ответил знакомый голос.
Параллакс… Я, кажется, и сам начинал понимать, что к чему. Это не параллакс, не просто угловое
А здесь — в центральной части Галактики — другие время и пространство. Гравитационные или иные аномалии тому виной, только здесь все свито в спирали — может, и в клубки. Путешествовать по кольцам времени?..
А может, кольца пространства-времени не аномалия, а закономерность и для нашей Солнечной системы? Просто у периферийной звезды долог путь по кольцу и с точки зрения человеческой жизни бесконечен. Бесконечен на окраине Галактики, но не в ее центре.
Я многое понял в этот миг просветления, не понял только одного: почему кольца пространства-времени лишь у людей сталкивают прошлое с настоящим, настоящее с будущим? Почему не повторяются роботы? Ведь я так и не видел двойника моей «Зины».
На пульте один за другим вспыхивали зеленые огоньки: роботы, обслуживающие отсеки, докладывали, что переход через подпространство прошел нормально. Ненормальной была только моя изнуряюще-тяжелая усталость. Впрочем, и ей было объяснение: прыгать через тысячи парсеков, даже не надев шлема, не приняв никаких мер личной предосторожности, — такое даром не проходило.
Я откинулся на мягкий подголовник кресла, включил запись памяти и стал вспоминать все, что было со мной за время одиночного дежурства. Мне надо было просидеть четыре часа. Всего четыре часа!
А потом я почему-то поднял голову. И увидел Ариу. Она остановилась перед дверью, томно провела рукой по глазам, словно стирая какую-то невидимую завесу.
Я вскочил. Ариа подошла ко мне, вздохнула и положила голову мне на плечо, словно устала от бесконечно долгой разлуки.
1977, № 8
Бангуолис Балашявичюс
ЗНАКОМЫЙ СОЛДАТ
Рис. Розы Мусихиной
Недалеко от Плишкяй, чуть выше устья безымянного ручья, по правому берегу Немана тянется болото. С других трех сторон его опоясывает лес, глухой сырой ельник: земля здесь жирная, но грунтовые воды стоят у самой поверхности. А на самом болоте растут корявые чахлые сосенки. Они и умирают недорослями; подгнившие стволы падают на белесый торфяной мох, пропитываются водой и вскоре истлевают; так в болоте напластовывается торф. Сейчас этот пласт уже толст, окон в трясине осталось немного, и ступать по болоту можно без опаски. Здесь находят пристанище звери, а вот местные жители почти не заглядывают на болото, хотя клюквы на нем видимо-невидимо.