Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева
Шрифт:
варенников поесть. Сама копалась в огороде, вдруг заходит.
— Там Сыроватко младший во дворе. Не выйдешь,
спрашивает?
Вышел.
— Ну, здравствуй.
— Здравствуй.
Разговор не клеился, прошли меж грядок до теплицы
и там, в малиннике,
звездочкой подмигивая, развернул.
— Где взял?
— Не важно, взял и все.
— Нет, ты скажи.
— Швец проиграл в ази. Азартен, а дурак, царевский
послед, знаешь? — и ухмыльнулся Сыр и цыкнул, — а я ведь
никогда тебе не верил Цура, вот знал и все, что у тебя
хлопушка покойника осталась.
— Продай.
— Зачем, я так тебе отдам.
— Отдашь?
— Конечно, не чмо же я какое, земляк на земляке
сидеть не должен, так ведь? И я тебя по шерсти, и ты меня не
станешь обижать. Да мне-то самому и ничего не надо. Ты
помоги Витальке Варгашеву, Витальку помнишь, Серегиного
брата, ну, так он участковым тут в Чушках, хороший парень,
да малость залетел по пьянке, теперь вот хочет в школу
высшую милиции, а ходу нет. Ты бы помог парнишке с
рекомендацией. А пушку — забирай, бери, бери, и мне
свободней, и тебе потеха.
Спокоен был, как в тире МВД, откинул барабан,
крутнул, вернул на место, в пустынный коридор
начальственного вышел этажа и по мохнатому ковру в торец,
защелку потянул двери стеклянной — пошла, пошла милашка.
Здесь лестница пожарная, балконы с дырками
половой, спустился до ветвей черемухи и спрыгнул на траву.
Кружок по склону дал и, точно рассчитав, поднялся к тем
кустам, березам, что у клуба.
Всего лишь пара метров до швец-царевского корыта.
Двумя руками поднял, проигранный Вадюхой-доктором, а,
впрочем, разница какая, подонком, негодяем, кольт и на изгиб
ствола подруги белой опустил.
Блин, ночью в чаще собирался пошмалять, но днем
то, днем-то, ясна-песня, веселее.
Что ж, знатная субботка выдалась. Ну, просто
заглядение.
— Ты только полюбуйся, — пассажир толкнул водителя,
— ниче дает!
Действительно, под сизою сиренью фонарей-очей
Советского проспекта девчонка шла, красуля длинноногая,
баскетболистка, по центру правой серой полосы, вдоль синих
окон, желтых стен, лепнины красной и неоновых партийных
букв по направленью к площади с чугунным монументом. Ее
качало, уводило силой вражьей с белого пунктира, но шла,
настырная, упрямо, держалась середины, лишь на мгновенье
замирая, останавливаясь, чтобы головку запрокинуть и
поднести сосуд к губам. Пустой, увы, пустой, прозрачный,
круглый и холодный.
— Садись, подбросим… Куда тебе, веселая?
— Прямо. Строго прямо.
— А что за праздник, девушка? Гуляем почему?
— А в Питер еду. Еду в Питер на той неделе.
1991–1995