Клянусь, что исполню...
Шрифт:
– Очень коротко, – начала оправдываться Оливия. – Но он решил, что это ерунда, и на том все и кончилось. Мне действительно нечем было с тобой делиться, Бернар.
– Оливия. – Бернар потянулся через стол и взял ее за руку. – Ты же честный человек.
– Надеюсь, что да. В целом.
– Тогда будь честной и сейчас ради нас обоих.
– Хорошо.
– Я тебе нравлюсь, это я знаю. – Он быстро продолжал, не давая ей заговорить. – Но я тебя люблю. И для меня это значит, что я хочу, что мне необходимо делить с тобой жизнь. Мелкие сомнения и тревоги, большие страхи и беды. Ты понимаешь?
– Да,
– Чтобы наши отношения могли продолжаться – в том варианте, в каком ты сочтешь нужным, – ты должна чувствовать то же самое. – Он немного помолчал, потом спросил: – Ты это чувствуешь?
С минуту она размышляла.
– Не знаю, – произнесла она наконец. Бернар кивнул:
– Ну вот. – Он выпустил ее руку, взял бокал. Глаза его были полны печали.
– Что ты собираешься делать? – с нежностью и участием спросила Оливия.
– Я думаю, что для начала мне следует отправиться в мое путешествие одному. Как ты на это смотришь?
– Ты прав. Хотя мне ужасно жаль.
– Я верю, – сказал Бернар.
– Ты надолго уедешь?
– На месяц, может быть, немного больше. Дело от этого не пострадает. Скорее наоборот.
– А потом? – спросила Оливия.
– Потом, – тихо проговорил Бернар, – потом я вернусь в Брюссель, в свой большой и слишком пустой дом, к работе, к друзьям. К своей жизни.
– Как ты думаешь, – Оливия пригубила красного вина, чтобы смочить пересохшие губы, – ты захочешь включить меня в число своих друзей?
– Со временем, – сказал Бернар. – Если захочешь ты.
– Я очень ценю твою дружбу. Бернар улыбнулся грустной улыбкой:
– У тебя и так много друзей, Оливия.
Неделя шла за неделей. Бернар уехал в Токио. Энни и Джимми приезжали на уикенд. Оливия простудилась. Клео, прежде игравшая с плюшевыми мышками, поймала настоящую мышь, откуда-то взявшуюся в квартире.
– Моя умница, – похвалила Оливия Клео, урчавшую над своей добычей. – Замечательная, почти взрослая кошка.
Оливия справилась с простудой, подписала новый договор и стала помогать автору криминальных романов из Уэльса.
Ей не хватало Бернара. То есть ей не хватало его общества, разговоров, обедов вдвоем, но она отдавала себе отчет в том, что не тоскует по нему, как тоскуют по близкому человеку. С его отъездом в ее жизни образовалась некая брешь. Эта брешь заполнится, когда он вернется и – как она надеялась – перестанет претендовать на нечто большее, чем чисто дружеские отношения.
Пришел июль, стало совсем тепло. Бернар вернулся, они встретились один раз, и на этом, к ее большому сожалению, все пока кончилось. С началом летней жары офисы, рестораны и магазины начали закрываться, жизнь в Брюсселе постепенно замирала. Оливия, которая прежде боялась, что к августу город вымрет, как это происходило в Париже, с удовольствием обнаружила, что ей нравится эта сонная атмосфера. В ее рабочем графике тоже наметился перерыв до осени. Она приволокла домой кипы брошюр, карт и проспектов туристических агентств. Ей хотелось чего-то авантюрного, волнующего, вроде путешествия на каноэ, африканского сафари или поездки в Россию, Китай или Индию.
Она почти не вспоминала о записке и ограблениях, но, вернувшись домой 19 июля, обнаружила на автоответчике
На следующее утро она позвонила.
– Как ваши дела, Оливия? – Розенкранц всегда говорил так, будто только что бежал вверх по лестнице. Он выкуривал две пачки сигарет в день. Любая простуда у него переходила в бронхит, но ничто на свете не могло заставить его бросить курить.
– Спасибо, Джерри, все хорошо. А как вы?
– Жаловаться не на что. – После небольшой паузы Розенкранц продолжал: – Мне передали, что вы звонили, когда я был в Израиле. Секретарша сказала, что вы хотите что-то выудить из архива Артура.
– Да, хотела, – сказала Оливия, – но тогда вас как раз ограбили…
– И в офисе был сущий хаос, – закончил за нее Розенкранц. – Теперь мы все привели в порядок, и это одна из причин, по которой я вам звоню.
– Очень любезно с вашей стороны…
– Но главная причина в том, что я совсем недавно обнаружил нечто весьма интересное. Думаю, что и для вас тоже. Похоже на то, что ваш отец незадолго до смерти арендовал личный сейф в одном из лондонских банков. Но поскольку он арендовал его через фонд, это так и не выплыло наружу после его смерти. – Розенкранц закашлялся. – Получается, что фонд до сих пор оплачивает этот сейф по текущему счету. Представьте, никто не додумался поставить меня в известность.
– Но ведь это было почти двадцать лет назад, – недоверчиво проговорила Оливия.
– Вот именно. – Он снова закашлялся, потом охрипшим голосом продолжал: – Дело в том, что ни у кого в фонде нет ключа от сейфа. Вот я и подумал, может, вы что-нибудь знаете. Возможно, у вас остались какие-нибудь ключи и вы не можете догадаться, от чего они.
– Надо подумать. – Оливия постаралась представить себе содержимое зеленого сундука. Ключи. Да, кажется, она видела там связку ключей. – Послушайте, Джерри. О сейфе я слышу первый раз в жизни.
– Охотно верю.
– Но я обязательно поищу ключи.
– Вы думаете, есть шанс, что вы их найдете?
– У меня масса родительских вещей. Это прекрасный повод их разобрать.
– Вы говорите совсем как ваш отец, – тепло проговорил Розенкранц. – Я помню, он тоже ничего не выбрасывал.
– Яблочко от яблони недалеко падает, – сказала Оливия.
По дороге домой она купила спагетти и соус, а также коробку сухого корма того единственного сорта, который соглашалась есть Клео, и замороженный картофель фри. Клео, как и положено кошке, обожала сырую рыбу, но недавно Оливия обнаружила, что котенок сходит с ума по жареной картошке.
– Привет, Клео, – окликнула она кошку, войдя в прихожую.
Ответа не было.
– Иди сюда и поздоровайся со мной, а то я заведу собаку, – пригрозила Оливия.
Черепаховая кошечка лежала, свернувшись в клубок, на кухонном столе, рядом с вазой с фруктами. Оливия скинула ее на пол, шлепнула и, тут же раскаявшись, попыталась приласкать, но Клео гордо удалилась в холл.
– Все равно ты вернешься, – крикнула ей вслед Оливия, – когда я пожарю картошку!
Оливия накормила Клео, сварила спагетти, подогрела соус, откупорила бутылку вина и устроилась за кухонным столом с едой и газетой.