Клянусь, я твой
Шрифт:
— Родители переселили меня в другую комнату, — мой голос доносится глухо, словно я нахожусь в доме и разговариваю с человеком по ту сторону закрытого окна. — И на окна поставили решетки. Первое время они не разрешали мне даже пройтись по дому в одиночку.
Кейн подхватывает, не сводя с моих глаз взгляда, продолжая уловленную нами обоими логическую цепочку:
— Спустя неделю меня нашел твой отец. Пообещал помочь вернуть мне Оливию из детского приюта, заплатить мне, но взамен я должен отказаться от тебя. Ещё он сказал, что прямо сейчас ты находишься
— Боже мой, — я пораженно выдыхаю. — Я поехала тогда в женскую консультацию, чтобы подтвердить или опровергнуть беременность.
— Ты… — Кейн запинается на полуслове.
— Это был твой ребенок! — выкрикиваю я.
В воздухе повисает невозможная абсолютная тишина.
— Был? — холодно замечает Кейн.
— Папа, — я с горечью улыбаюсь, проигнорировав побежавшую по щеке слезинку. — Он заставил меня сделать аборт. Если бы ты знал, как я кричала… Если бы ты знал, как мне было больно!
Кейн в бессилии прикрывает глаза и качает головой, он отворачивается к окну, сцепив руки на затылке.
— У меня был план, — я смотрю в его спину полными слёз глазами, мне видны побелевшие костяшки его пальцев, до такой силы он сжал их, и продолжаю говорить, с нездоровым мазохизмом добивая нас обоих. — Вечером накануне аборта я сбежала. Родители не удерживали меня, ты пропал, они видели, что меня мало что вообще интересует, а потому ослабили свой контроль. Ночью я тихо вышла из дома и побежала к тебе. Не знаю зачем, ведь тебя уже скорее всего в городе не было, — с апатичной пассивностью рассуждаю я. Мой голос дрогнул, придушен каким-то убитым спокойствием, когда я убито произнесла: — К тебе я так и не дошла. По дороге меня встретили двое парней. Они…
Ком, вставший в горле, мешает мне договорить. Тут Кейн разжимает пальцы и настороженно поворачивается ко мне.
— Что они, Кимберли? — шепотом спрашивает он, едва не захлебнувшись собственными словами. В глазах его стоит ужас и отрицание.
— Они сделали это, — подтверждаю я и буквально чувствую, как внутри него всё обрывается. В моих глазах стоят слёзы. — На следующий день я уже не сопротивлялась. Мама повезла меня в больницу, меня проверили и я согласилась. После того, что они сделали со мной… Мне было все равно.
Его лицо мгновенно перекашивается гримасой боли, с него сходят все краски и Кейн делает рывок ко мне. Он хватает меня за щеки, слишком сильно и отчаянно, судорожно впиваясь в мое лицо.
— Кимберли, скажи, что это ложь! — его глаза лихорадочно блестят, он кусает губы и по его левой щеке скатывается льдинка, и я не сразу понимаю, что это слёзы. Бессильные мужские слёзы, так как если бы я находилась на краю обрыва, который вот-вот рухнет вниз, а он наблюдает за этим издалека, не способный прийти мне на помощь. — Скажи мне, что всего этого не было! Скажи!!!
Он
— Поздно, — мой тихий, жестокий своим равнодушием голос едва доносится до моих ушей. — Забудь. Всё прошло. И уже не склеить.
Я смотрю на его потрясенный взгляд, вижу, как бессильно падают с моих плеч его руки и слышу как он захлёбывается собственным коротким вдохом. Я бросаю на него последний взгляд, полный убитого холодного спокойствия, а затем разворачиваюсь на каблуках и ухожу.
— Ким. Кимберли, постой! — в отчаянии зовет меня Кейн и я, рывком открыв дверь вовнутрь, резко и неожиданно застываю.
13
Кимберли стоит без движения.
Мои лёгкие застывают, удары сердца резко сокращаются, кровь становится вязкой и тягучей, как время, вырвавшееся из плена секунд, минут и часов.
Вид замершей Ким, ее неглубокое частое дыхание и легкая дрожь в руках — верный признак того, что она не собирается уходить. Что-то заставило ее передумать, что-то поистине для нее шокирующее, и это явно не моя отчаянная мольба. Я смотрю на ее ошеломленный вид, на сковавшее тело ледяное оцепенение, я не вижу её глаза, они направлены вперёд, но почему-то четко ощущаю исходящее от них оцепенение, и понимаю, что остановилась она вовсе не из-за меня.
— Оливия, — шелестит Ким одними губами.
Она срывается с места, я бесшумно прохожу вперёд, опираюсь на дверную раму между стенным косяком и белой дверью и молча наблюдаю за ними.
— Кимберли? — голос малышки такой невинный и доверчивый, разносится по округе, как шелест листьев. Мне заметно как Оливия сильно впивается пальцами в мишку, — она всегда так делает, когда ей страшно или больно.
Кимберли опускается на корточки, ее сумка спадает с плеча, касаясь пола, но она не замечает этого. Она гладит Оливию по плечам, лихорадочно касается ее щек и волос, так словно видя перед собой целую и невредимую малышку, она не верит, что так оно и есть на самом деле.
— Девочка моя, — ласково шелестит Ким и сколько же боли в ее словах. Она тянется вперёд и крепко обнимает мою сестрёнку. Ей этого не заметно, но я прекрасно вижу, как по лицу Оливии проходит гримаска боли, она примружив глаза, глубоко вдыхает и делает то, что я уверен, окончательно разбивает Кимберли сердце. Она отталкивает Ким от себя, выпуская ведмедя из рук, ее глаза округляются, из горла исходит сдавленный всхлип, а затем она убегает.Кимберли прослеживает за ней взглядом, то как за Оливией яростно захлопывается межкомнатная дверь, поднимает плюшевого ведмедя, сжимая его пальцами и тоскливо смотрит ей вслед.