Клятва француза

Макинтош Фиона

Фон Шлейгель неуклонно приближался, указывая то на одного, то на другого заключенного: слабые, больные, увечные работать не могли, а значит, пользы от них не было. Несчастные покорно шли к грузовику, зная, что пробил их смертный час. Отобрав человек тридцать, надзиратель отдал приказ остальным возвращаться в бараки. Ракель облегченно вздохнула – на этот раз пронесло.

Внезапно гестаповец махнул рукой и ледяным голосом произнес:

– Внесите в список Ракель Боне.

Среди оркестрантов послышались изумленные восклицания. Ракель равнодушно посмотрела на фон Шлейгеля, кивнула и передала свою скрипку одному из исполнителей.

– Передайте

тому, кто меня заменит, что это превосходный инструмент, – произнесла девушка и, вызывающе вздернув голову с отросшими темными прядями, направилась к грузовику.

– Добрый вечер, – с издевкой сказал гестаповец по-французски. – Надеюсь, ты обрадуешься встрече с сестрой. Она тебя заждалась.

Ракель едва не плюнула в наглую улыбающуюся рожу, но сдержалась, зная, что лучше еще раз увидеться с Сарой, чем получить пулю в лоб. Вместо этого девушка дерзко взглянула в блеклые глаза гестаповца и ответила:

– Живи с оглядкой. Люк Боне обязательно тебя отыщет и перережет тебе горло, как жирному борову на ферме.

Самодовольное выражение сползло с лица фон Шлейгеля.

– Уведите ее, – приказал он и нервно сморгнул. Монокль, поблескивая, выпал из глазницы.

Через несколько минут грузовик остановился у длинного низкого здания. Ракель так и не встретилась с Сарой и с горьким сожалением поняла, что сестры уже нет в живых. Фон Шлейгель наверняка разыскал в канцелярии сведения о семье Боне и избавился от Сары еще утром.

То, что сестры нет рядом, удручало больше, чем неминуемая гибель. Ракель не страшилась смерти, несущей в себе освобождение от страданий, но не могла примириться с невозможностью попрощаться с Сарой. В отчаянии она мысленно взывала к брату, умоляя его отыскать Хорста фон Шлейгеля и убить его во имя погибших родных.

Не обращая внимания на грубые выкрики надзирателей, Ракель неторопливо разделась и аккуратно сложила обтрепанную лагерную робу, накрыв ее алой шелковой косынкой. У девушки отобрали все – украшения, скрипку, одежду, – а теперь фон Шлейгель потребовал у нее жизнь. Она рассеянно подумала о непонятной связи между гестаповцем и Люком: фон Шлейгель потерял самообладание, услышав от Ракель имя брата. Значит, ей удалось запугать хотя бы одного немца… Что ж, теперь она с чистой совестью могла последовать за своими родителями и сестрами.

– Меня зовут Агнес, а тебя? – нерешительно спросила незнакомая девушка.

Ракель ободряюще улыбнулась и назвала свое имя.

– Когда тебя привезли? – продолжила она, заметив, что лагерь не наложил свой отпечаток на Агнес.

– Вчера. Нас всех разделили, я так больше и не видела родителей. У меня хроническая астма, а лекарство осталось у мамы, и теперь я не знаю, как… – Агнес запнулась, с трудом сдерживая слезы.

– Не волнуйся, – оборвала ее Ракель, понимая, что лекарство девушке больше не понадобится.

– Куда нас ведут? – спросила Агнес у надзирателя.

– В душевую, – ответил капо с натянутой улыбкой и кивнул на плакат, прибитый к стене: «Соблюдайте чистоту».

Ракель обняла Агнес за плечи, стараясь поделиться с девушкой самообладанием.

– Поторапливайся! – крикнул надзиратель.

Женщин вывели из раздевалки и направили к двери с надписью «Desinfizierte Wasche».

– Это комната для дезинфекции, – пояснила Ракель своей спутнице и солгала: – Чтобы мы не завшивели.

Вместе с сотнями женщин Агнес шагнула в пустое помещение с цементным полом. Они стояли, плотно прижавшись друг к другу,

дрожа от страха и холода.

Ракель обняла спутницу и шепнула:

– Не бойся, скоро все кончится. Мы будем свободны.

Часть первая

1951 год

Глава 1

Истбурн, апрель 1951 года

Люк любил ранние предрассветные часы, когда бодрствовали только рыбаки. С гряды холмов Саут-Даунс открывался вид на меловой утес Бичи-Хед. У галечного пляжа раскинулся небольшой городок. К пристани возвращались рыбацкие лодки, над которыми кружили шумные, драчливые чайки, стремительно пикируя к волнам за поживой: рыбаки, разбирая улов, выбрасывали за борт рыбью мелочь.

Запах рыбы долетал до берега. Люк всегда различал тончайшие оттенки разнообразных ароматов, и с годами эта способность развилась. Рыба пахла солью и йодом, примешивался запах очагов, каменного угля и почвы. Если принюхаться, можно было учуять даже дикого кролика, шныряющего по холмам.

Порывы холодного ветра доносили до пляжа резкие крики чаек. Люк раздраженно отвел золотистую прядь со лба, вспомнив о недавней ссоре с женой. Лизетта ни в чем не виновата. Она окунулась в новую жизнь, забыла о горестных утратах, а он все еще цеплялся за прошлое, хотя больше не за что было бороться. В тяжелые минуты он нервно ощупывал шрам на запястье – память о ране, полученной на плато Мон-Муше. Он выжил под бомбежкой и градом пуль там, где полегло столько боевых соратников. Люк часто вспоминал одного из бойцов, отца четверых детей, который до последнего вздоха думал о родных и близких. Имени его Люк не помнил, да и не хотел вспоминать: слишком сильно было чувство самоуничижения, как будто, покинув Францию, он переложил на чужие плечи страдания и горечь утрат.

Однако Франция пережила войну, восстала из руин. Нацистских преступников схватили, отправили под суд и приговорили к смерти. Солдаты вернулись домой, семьи воссоединились, послевоенная жизнь в Европе налаживалась. Тем не менее, Люка не покидало чувство вины.

Почти семь лет прошло с тех пор, как освободили Париж, и Люк с Лизеттой на борту рыболовецкого судна отплыли из Кале в Гастингс, на южный берег Великобритании. Люку не хотелось покидать родину, но признаться в этом он не мог. Вдобавок, в 1944 году военное командование отозвало Лизетту из Франции, ведь агентам британской разведки по-прежнему грозила опасность попасть в руки нацистов, разъяренных бесконечными поражениями.

Война причинила неизбывные страдания миллионам людей; не избежали этого и Люк с Лизеттой. Смерть Маркуса Килиана – нацистского полковника, завербованного Лизеттой, который, в свою очередь, пленил ее сердце, – тяжелым грузом лежала на совести обоих. Впрочем, Люк с Лизеттой предпочитали об этом не говорить.

Несколько месяцев, до самой капитуляции нацистской Германии, они провели на Оркнейских островах, вдали от шума городов, чтобы время залечило раны военного времени, но Люк тосковал по родине. Ему не хватало жаркого и сухого климата Прованса, горячего летнего ветра, пахнущего лавандой и тимьяном, осеннего аромата оливкового масла и гроздей винограда, бело-розовой кипени весенних садов в родном Сеньоне и запаха свежего хлеба по утрам. Люк мечтал о суровых альпийских хребтах Люберона, о снежной зиме и разноцветном лете, о живописных деревеньках, рассеянных по крутым склонам.