Клятва Тояна. Книга 1(Царская грамота)

Заплавный Сергей Алексеевич

Писемский и Тырков согласно переглянулись. Пока Тырков до Сургута с обозом добирался, Писемский отрядил за судовым лесом казаков, начал готовить плотбище для починки старых дощаников, изготовления новых. Их не меньше двадцати пяти надо успеть ко дню Николы весеннего [344] на воду поставить…

— …и не изменять, и над его государевыми

служилыми людьми дурна никоторого не чинить и не побивать, — пока Тоян выговаривал эти слова, Кирила развернул среднюю часть свитка, — …а буде мы в которых людей сведаем шатость и измену, и мне, Тояну Эуште, на тех людей про тот их воровской завод извещать государевым служилым людям, и на тех государевых изменников стояти нам с государевыми служилыми людьми вместе и иных своею братью томских и прочих порубежных людей ко государской милости призывать…

344

9 мая.

Клятва была длинной и торжественной. В ней говорилось:

— …А буде мы, эуштинские люди и я, Тоян Эушта, не учнем великому государю служить и прямить и во всем добра хотети, то нам бы, за нашу неправду, рыбы в воде и зверя в поле, и птицы не добыта, и чтоб нам, за нашу неправду, с женами и детьми и со всеми своими людьми помереть голодной смертью; и как по земле пойдем или поедем, и нас бы земля поглотила, а как по воде поедем и нас бы вода потопила. Шертую на том, на всем, великому государю, как в сей записи писано…

Казаки слушали клятву завороженно, как дети. Губы их беззвучно шевелились.

— Любо! — сказал один.

— Любо! — подтвердил другой.

Еремей Вершинин протянул Тояну хлеб на кончике сабли. Тот снял его, откушал и с чувством сказал воеводе Федору Головину:

— А не учну я государю своему и великому князю Борису Федоровичу всеа Русии служить, как сказал, и буди на мне огненный меч, и побий меня государевы хлеб и соль и ссеки мою голову эта вострая сабля.

— Аминь! — ответил воевода Головин.

Кирила Федоров бросил на медвежью шкуру литовский грош, как просил его Иван Поступинский, сказав себе под нос, от кого это. Затем понес Тояну запись — рукоприложиться. Тот с достоинством нарисовал

в указанном месте родовое клеймо — Ат- коня и, надев меховую шапку, легко поднялся с колен.

— Ну вот мы и под общей державой, — шагнул к нему Василей Тырков, — В земле наши деды-прадеды лежат, из земли всякое слово слышат. Как скажется, так и откликнется. Верно я говорю, Тоян Эрмашетович?

— Ищешь мира, ищи друзей, — с охотой ответил тот. — Нашел друга, значит брата нашел.

Он положил свою сухую твердую руку на плечо Тыркова, Тырков в ответ положил ему на плечо свою.

Следом подошли лучшие сургутские люди во главе с воеводой Головиным, а с ними Кирилка Федоров и поп Силуян. Он трубно пропел:

— Воскликните Господу вся земля! Служите Господу с веселием; идите пред лицо его с восклицанием!

Разом смешались казаки сургутской и томской половин, загомонили, ожидаючи праздника. Теперь бы не грех и хмельным медком побаловаться: не всяк же день сибирцы шерть Москве на кругу дают. Надо и развеселиться чуток, передохнуть от забот будничных, немилостивых.

Снова ударил в колокол Матюша. Казаки разом отхлынули к съезжей избе. Там на помосте рядом с винной бочкой уже стоял расторопный разливальщик.

— И нам пора за столы братские, — напомнил Гаврила Писемский, — Почестить Тояна перед дальней дорогой.

— Истинно пора, — нетерпеливо поддакнул Кирилка Федоров.

Подождав, пока Федор Головин уведет Тояна к себе на воеводский двор, чтобы напоя и накормя, отправить его с честью в Эушту, сургутские казаки забрали медвежью шкуру. С нее скатилась монета, брошенная Кирилкой. Никто из служилых на нее и внимания не обратил: не приучена Сибирь к копейной деньге, да и не в ходу здесь чужестранные гроши. Лишь остяк-мухаметянин Никома Атырев нацелился на нее — красивая серебряшка, можно в украшение жене дать.

Вот и все. Разошлись люди с Троицкой площади, каждый о своем думая. А думали они об одном примерно: почин хороший; так и продолжать следует.

Стоящее дело середкой крепко, а уж середка — завершением.