Кляйнцайт
Шрифт:
— Я должен был организовать выставку Споуда, — сказал Нокс, — так что я приставил к полкам стремянку и взобрался на нее. У Споуда есть такой узорчик, он называется «итальянский эскиз», довольно милый, весь в голубых тонах. Облака едва намечены пунктиром, деревья точно из кружев, живописные развалины, пять овечек, и на переднем плане девушка встала у речки на колени, чтобы напиться, а сзади в это время подбирается к ней пастушок, в полной боевой готовности. Неподалеку в роскошном гроте видна некая трудно различимая фигура, что она там делает, молиться
— И вы, — сказал Кляйнцайт, — вошли в картинку?
Нокс какое-то время смотрел на него. Кляйнцайт это чувствовал даже с закрытыми глазами.
— Нет, — ответил Нокс наконец. — Я не вошел туда. Я вдруг осознал, что у подножия стремянки уже какое-то время стоит мой начальник и смотрит на меня. У него лицо было, знаете, как у бабуина задница, но только все в морщинах, чего, кажется, у бабуинов на заднице не наблюдается. «Ну–с, Нокс», — произнес он, — «когда вы закончите, наконец, изображать из себя памятник или размышлять о бесконечности или чем вы там еще занимаетесь, то вы, надеюсь, вернетесь к своим обязанностям». Все это время, пока он говорил, я все больше и больше склонялся, в буквальном смысле склонялся, к той девушке на берегу. И так я к ней склонился, что пошатнулся на стремянке, схватился за полку, чтобы не упасть, не удержался и рухнул вместе с полкой и всем, что на ней стояло, изделиями на сумму не менее 100 фунтов (и это, заметьте, розничная цена) на голову своему начальнику.
Надо сказать, он отнесся к этому довольно спокойно. Все, что он сумел сказать, было то, что он всегда думал, что мои таланты лежат совсем не в области продажи стеклянных и фарфоровых изделий, потом задался вопросом, стоило ли вообще производить всю эту разрушительную работу вместо того, чтобы просто пойти да подыскать себе что-нибудь более подходящее. Вот я и подыскивал, когда попал в госпиталь. Доктор Налив посоветовал мне пройти несколько анализов. Мне бы хотелось дойти до развязки этой истории, сама идея попасть в эту милую голубую картинку абсолютно заворожила меня, особенно узор на чайнике, который показался мне исполненным большего смысла, чем все другие мотивы. Но у меня нет таланта. И теперь вот оказывается, что и времени уже нет.
Кляйнцайт открыл глаза, отдал лист Ноксу, покачал головой, в восхищении выставил большой палец и перешел к койке Дрога, тихонько напевая: «Бич — корноухие в стаде».
— Забавно, что вы напеваете этот мотивчик, — заметил Дрог.
— Почему? — спросил Кляйнцайт.
— Потому что я не знал, что есть такая песенка. Я думал, это я сочинил ее. Не мотив, заметьте, а слова.
— «Бич — корноухие в стаде»?
— О, — сказал Дрог, — я думал, вы произносите: «Птички царят в циферблате».
— Это те слова, которые сочинили вы?
— Так я думал, — ответил Дрог. — Вообще-то говоря, у меня и проблемы с фузеей начались в тот самый день, когда я первый раз спел эту песенку. Да, любопытно.
— Как? — спросил Кляйнцайт.
— Я работаю коммивояжером в часовой компании, — ответил Дрог. — Называется «Спидклокс Лтд». Я ехал по той новой дороге, которая ведет к М4, и тут меня прижал огромный грузовик…
— «Мортон Тейлор»?
— Да нет! С чего это я должен
— Я понимаю, — сказал Кляйнцайт.
— И в то же время, — продолжал Дрог, — у меня возникло чувство, будто на мне повис и тянет меня книзу какой-то страшный мертвый груз. Если бы я мог как-то сжаться, знаете, как пружина, я мог бы ослабить это напряжение, но я не мог сжаться, вот в чем дело. В этом состоянии я добрался до своей гостиницы. Когда я вошел, то сразу же увидел, что на полу лежит пакет с папиросной бумагой марки «Ризла». Я поднял его. Пришел в свой номер, вытащил один лист и написал на нем:
Обычно коммивояжеры такого не пишут, вам не кажется?
— Да, — сказал Кляйнцайт.
— Я вдруг понял, что напеваю какие-то слова, — продолжал Дрог, — и с того самого момента я написал на «ризле» другие песенки. Вы никогда не писали на «ризле»?
— Еще нет, — ответил Кляйнцайт.
— Мне кажется, это универсальная вещь, эта бумага, и я пишу песенки об универсальных вещах.
— Каких, например?
— Взгляните-ка сюда, — произнес Дрог. Он вытащил из кармана небольшую пачку сигаретных листов и потянул Кляйнцайту. Почерк был мелкий, четкий и сжатый, как в послании, переданном из тюрьмы. Кляйнцайт прочел первое стихотворение:
Стань море небом, небо ляг на дне — Парили б черепахи в вышине.Кляйнцайт перешел к другому:
Золотая Вирджиния, золотая Вирджиния, Ты мой грех жестяной, Золотая Вирджиния, золотая Вирджиния, Твой табак первородный со мной.— Видите, что я имею в виду? — спросил Дрог. — Универсальные темы, перенесенные на универсальную бумагу. Только сейчас до меня доходит, почему именно птички пришли мне в голову.
— И почему же?
— О чем-то похожем я читал в «Оксфордском словаре цитат», что-то из Беды Достопочтенного. Он сравнивает человеческую жизнь с полетом воробья из студеной темноты в залитый теплом и светом зал. Он влетает в одну дверь и тотчас же вылетает в другую, снова в стужу и темноту. Я не хочу возвращаться на свою работу в «Спидклокс Лтд», когда выпишусь из госпиталя. Не знаю, чем я буду заниматься, но к этому я больше не вернусь.
— У вас есть еще «ризла»? спросил Кляйнцайт. — Хотелось бы попробовать.
— Конечно, — сказал Дрог и вручил ему небольшую красную упаковку. САМАЯ БОЛЬШАЯ РАСПРОДАЖА В МИРЕ, было написано на ней.
Кляйнцайт написал:
Ризла, ты все распродавайт, Ризла, спой песню для Кляйнцайт.Он положил лист в карман, отдал упаковку Дрогу.
— Берите, берите, — сказал тот. — У меня есть еще.
— Спасибо, — поблагодарил Кляйнцайт, — но лучше не нужно. Я, видите ли, человек желтой бумаги.
— А! — сказал Дрог. — Желтая бумага. Вы бы назвали универсальной ее, не так ли?