Ключ от двери

Силлитоу Алан

За день до того, как Брайну нужно было возвращаться в Глостершир, у них во дворе появился Берт, одетый с иго­лочки, в берете, в походной форме и с орденскими лен­точками, полученными за последний бросок через Рейн. Полк его был расквартирован в Триесте, и он проехал че­рез всю Европу, чуть не двое суток тащился в жестких вагонах, чтобы — как он в шутку сказал Хэролду Ситону — вволю наслушаться Рэдфорда, выпить и всласть по­щупать какую-нибудь толстушку.

Им было по пути, и они вместе вышли из дому. Брайн шел к Полин в Эспли, а Берт хотел зайти

к брату, жив­шему неподалеку, в Синдерхилле. Стояла сухая погода, жара, казалось, никогда не кончится — она держалась уже целую неделю, — и они шли, разговаривая о службе в ар­мии. Брайну казарма не нравилась, но он не хотел объяс­нять Берту, почему, а Берт был, наоборот, в восторге, от­того что не нужно думать, где бы поесть и как достать лишний шиллинг.

— Я, может, еще на три года сверхсрочником завер­буюсь, а мог бы на рождество домой вернуться, — сказал он. — Наверняка даже так и сделаю.

— А зачем? — спросил Брайн. — Работы сейчас много.

— Мне в армии служить больше нравится, чем рабо­тать. — сказал Берт.

За стеной, сложенной из плит песчаника, протянулось кладбище, на многих могилах клонились под ветром трава и цветы, отсвечивая снежно-белым, алым или коричневым на фоне мрамора. Было воскресное утро; люди пришли сюда навестить родные могилы и хлопотали возле них с садовыми ножницами и лейками. Брайн сказал двою­родному брату:

— Я тоже хочу в некотором роде завербоваться, толь­ко на всю жизнь. Я женюсь.

Оба остановились. Берт схватил его за руку и посмо­трел ему прямо в глаза.

— Не может быть.

— Да, женюсь. На Полин. А что, ведь мы давно с ней гуляем.

— Да брось ты.

— Что значит «брось»? — Он ждал от Берта каких-то других, горячих слов, а так непонятно даже, что он хотел сказать, считает ли его дураком или разумным че­ловеком, сумасбродом или просто шалопаем, способным жениться только потому, что ему хочется новенького, а мо­жет, думает и то и другое. Но он недооценивал Берта, тот хитро взглянул на него и, прищурив один глаз, спро­сил:

— Она что, ребенка ждет?

И протянул ему пачку сигарет, наверно чтобы смяг­чить свою бесцеремонность, если он ошибся.

В первую минуту Брайн решил было сказать, что это не так, но не знал, насколько беременность Полин будет заметна к тому времени, когда они поженятся. Да и в лю­бом случае, если она родит ребенка, арифметика будет не­сложная, все можно на пальцах подсчитать, так что лучше уж признаться сейчас, чем потом оказаться трусливым лжецом.

— Да, она беременна, — сказал он. — И мы женимся.

Они пошли дальше, и теперь Берт держался чуть поо­даль, глядя ему в лицо и стараясь угадать, не обманывает ли он.

— Но ведь тогда тебе крышка! — с жаром воскликнул Берт. — Все, теперь ты уж на крючке, приконченный, при­шпиленный. А почему бы тебе не удрать?

— Потому что я не хочу. Ведь тогда я не смогу ее видеть.

— Да брось ты. Завербуйся, пусть тебя ушлют за океан, или на худой конец перережь себе глотку, сунь голову в петлю. Господи, тебе же только восемна­дцать!

— На будущий год девятнадцать будет, — ухмыль­нулся Брайн.

Берт был расстроен.

— Ну конечно, Брайн. А потом

стукнет двадцать один, и мы дадим тебе ключ от этой самой двери; неужели ты не можешь подождать хотя бы до тех пор? Это ж просто идиотство какое-то — жениться в восемнадцать. Подумай, сколько у тебя впереди всяких удовольствий. Можешь бе­гать за всеми женщинами, какие тебе приглянутся. Я-то знаю, что женитьба — это не для тебя. Ты не из таких. Слишком уж ты большой шалопай, вроде меня.

— Знаю, — сказал Брайн. — Но я люблю ее, пони­маешь. Думаешь, я вынужден жениться, потому что у нее ребенок? Но ведь нет худа без добра. Конечно, если 6 я не любил ее, я бы еще крепко подумал.

— Тебе надо двадцать раз подумать, любишь ты дев­чонку или нет.

Брайн думал уже сто раз и знал, чего хочет. У По­лин будет ребенок, и они поженятся, потому что он любит ее. И незачем спрашивать себя, что он сделал бы, если 6 не любил ее, если б она была для него какой-нибудь слу­чайной знакомой.

— Эх, ты, раскис? — спросил Берт.

Брайн повернулся к Берту, сжав кулаки, готовый пу­стить их в ход.

— Ни черта я не раскис, отвяжись от меня. Я просто делаю то, что хочу и считаю правильным, а тебя не спра­шиваю, хорошо это или нет, потому что знаю: это хоро­шо, и я хочу этого.

— Ну ладно, раз так, — сказал Берт. — Что ж. Тогда позволь мне быть шафером на свадьбе.

Они пожали друг другу руки и еще не успели переме­нить тему разговора, как Берт уже пришел к выводу, что Брайн неплохо это придумал — жениться.

Поле пшеницы едва заметно суживалось. Комбайн мед­ленно полз им навстречу и миновал их раньше, чем они успели дойти до середины поля. Вокруг все так же колы­хались высокие хлеба, а комбайн, похожий на красного жука, уже поворачивал назад, и шум мотора, далеко слыш­ный в тишине осеннего вечера, был похож на ленивое ворчание какого-то невидимого мастодонта. Несколько сухих пшеничных колосьев торчали на тропке, точно головы, которые не смогли отрубить огромные ножи ма­шины.

Брайн взял Полин за руку, и они шли теперь к поло­гому янтарно-зеленому склону холма. Заметив, что она прихрамывает, он озабоченно нахмурился.

— У тебя все еще болит нога, милая?

— Да, вот здесь, сверху.

— Тогда мы не пойдем далеко, — сказал он, сжимая ей руку и надеясь, что боль пройдет, как только она пере­станет о ней думать.

Он застегнул начищенные до блеска пуговицы шинели и усмехнулся, поглядев на длинные темные волосы Полин, повязанные ленточкой; ее спокойное лицо, пухлые губы, белый лоб — все дышало какой-то силой. Она теперь больше не красилась и однажды даже спросила у него:

— Ты не против, если я иногда буду распускать во­лосы?

Впрочем, она ведь и раньше, не особенно увлекалась пудрой и помадой. Запах свежескошенной пшеницы за­ставил его резче ощутить грусть оттого, что они послед­ний вечер вместе и должны расстаться на несколько ме­сяцев, и он улыбнулся, пряча свою грусть.

— Надеюсь, мы хорошо проведем этот вечер. Она сжала его руку.

— Отпуск был такой короткий, правда?

— Но все-таки мы успели пожениться.

— Ты не жалеешь об этом?