Ключ от двери

Силлитоу Алан

Они видели, как голубой «бофайтер», снизившись, вы­пустил торпеду в деревянную мишень и с ревом пронесся над спокойной зеленоватой водой.

— Я переписываюсь с одной девушкой, которая живет в Швейцарии, и хотел бы поехать туда из-за своих чувств к ней, — сказал Бейкер.

— Не понимаю, как можно питать какие-то чувства к стра­не,— сказал Брайн, подшучивая над ним. — Пожалуй, я не пожалею, если никогда больше не увижу этот наш притон.

Корабль медленно повернул на восток и пошел вдоль Спитхеда к Портсмуту. Мимо, не погружаясь, проплыла подводная лодка, за ней эсминец, оба в знак приветствия приспустили флаги.

— А я думал, ты женат, — сказал Бейкер.

— В том-то и штука. Все это теперь

позади.

Брайн закурил сигарету и бросил спичку в водосток. Волны плескались у борта. Кто-то на палубе, поодаль от них, указал на военные корабли «Рамнллиз» и «Малайя», стоявшие в Портсмуте, и на береговые форты, построенные еще для защиты от Наполеона.

— Это слово «Малайя» мне кажется знакомым, — со смехом заметил Бейкер.

— Или, наверно, скоро будет знакомым, — сказал Брайн, с трудом оторвав взгляд от волн, пробегавших внизу, у ватерлинии.

Бейкер, со спокойным презрением глядя на удаляю­щийся берег, продекламировал:

Англия,

Остров сифилитиков,

Оплот величия,

Поганое дерьмо.

— Да, кроме Ноттингема, — сказал Брайн. — И вообще не очень-то задавайся.

— Патриотизм, — усмехнулся Бейкер.

— Чем думать о моем патриотизме, — сказал Брайн,— подумай лучше о моем желудке. Давай спустимся вниз и поглядим, не найдется ли там чего пожевать.

22

Брайн получил от матери письмо, она сообщала, что коллекцию подков призовых лошадей, принадлежавшую Мертону, поделят между членами семьи и одну подкову она сохранит до его возвращения.

«Вы с Полин прибьете ее к двери, когда получите квар­тиру», — писала она. И ему снова вспомнилась картина, висевшая в гостиной у бабушки,— девушка с букетом цветов говорит стоящему рядом юноше: «Коль любишь крепко, как я тебя, ничто не разлучит тебя и меня»; и он принялся думать о Полин и о том, как хорошо ему было с ней. Накануне его отъезда они прогулялись до Стрелли-Черч, постояли там, где теперь в земле зияла глубокая яма, а бугры и лощинки, в которых они так часто находили приют до свадьбы, были обнажены и серели, словно ди­ковинный лунный пейзаж. Слева от того места, где тщетно искали уголь, виднелся лес, будто карандашом нарисован­ный,— вокруг черная развороченная земля, а дальше, вы­строившись рядами, как часовые, стоят деревья, и очерта­ния их веток похожи на полураскрытый веер. Сзади доно­сился стук моторов и тяжкие вздохи кранов, а впереди пролегли темные борозды жирной вспаханной земли, тя­желой и влажной, но местами, там, где ее высушил ветер, светлой и легкой, миниатюрные горные цепи, еще припоро­шенные снегом, — его белизна в этом ясном, прохладном воздухе напоминала молоко, которое дают грудным детям, и Брайн тут же спохватился, что пора домой: Полин надо кормить Бернарда.

Он поежился, вспомнив теперь об этом, и, пока аппарат отстукивал какое-то дурацкое сообщение из Сайгона, стал думать о смерти своего деда. Мать и тетки рассказывали ему, как однажды утром Мертон взял палку и прошел через Вишневый сад посмотреть, осталось ли еще что-нибудь от поля пшеницы и Змеиного бора.

Была ранняя весна, погожее утро, облака быстро плыли по небесному океану, ветер колыхал траву и листья на ку­стах, уже растрепанных ночным ливнем. Дерево с дуплом, в котором так часто играл Брайн, теперь лежало поперек канавы, а обломанные ветки валялись вокруг: ребятишки, живущие по соседству в стандартных домиках, скоро собе­рут их на дрова. Из-за плохой погоды работы прекратились, и трасса будущей дороги была безлюдна, лишь кое-где на мешках с цементом валялись доски да кучи мусора выси­лись под серым небом. Но даже в такую погоду приятно пройтись, вдыхая свежий ветерок, налетевший

через поля со стороны Троуэлла и Брэмкота, хотя эти покинутые тран­шеи и недостроенные дома напоминали пустырь, выбран­ный для главнокомандующего, пожелавшего осмотреть поле боя.

Когда он дошел до леса, по листьям забарабанил мел­кий дождик, и Мертон, недовольно фыркнув, повернул на­зад, шагая по тропинкам, через мелкие лужицы, а ветер порывами налетал на верхушки деревьев и ослабевал лишь тогда, когда дождь усиливался.

— Вот уж не ожидал такого свинства, — пробормотал он, горбясь и подняв воротник, хотя плечи и ноги у него уже промокли.

Ввалившись в дом, он сразу почувствовал знакомый и приятный запах пудинга и колбасы, шипевшей на ско­вороде.

— Где ты был? — вскрикнула Мэри, увидев его мокрые волосы и лицо. — Если будешь выходить в такую по­году, простудишься насмерть. — Она поворошила угли в камине. — Снимай-ка брюки, я их высушу, а ты пока по­грейся.

Он повесил пиджак у двери и отстегнул подтяжки.

— Да не суетись ты. Я просто пошел посмотреть, как прокладывают новую дорогу. Конечно, если 6 знал, что так польет, не пошел бы. — Он разделся до фуфайки и энергично растер голову и руки.

— Сейчас принесу тебе чайку и подолью виски, — сказала она. — Сразу повеселеешь, уж я-то тебя знаю.

После обеда он лег и проспал до вечернего чая, но сон не освежил его, он спустился вниз разбитый и скованный непривычной усталостью.

— Есть что-нибудь закусить? — спросил он, сев у ка­мина и чихая в свой огромный пестрый платок. Он поел бульона с куриными ножками, но весь вечер был какой-то вялый.

— И что с тобой делать, ума не приложу, — сказала она. — Не надо было тебе выходить в дождь.

Вошла Лидия.

— Давай я принесу тебе «Аспрос», папа, — предложила она. — Сейчас сбегаю к Уорренеру.

— Хватит вам причитать! — прикрикнул он на них и пошел по скрипучей лестнице наверх, в спальню.

— Он просто несносное старое чучело, — сказала Ли­дия. — В доме никто от него доброго слова не слыхал.

— И черта с два услышишь, — сказал Мертон, кото­рый неожиданно вернулся за своими башмаками. — Если хочешь что сказать, говори прямо в глаза. — Он стоял у ка­мина, высокий и прямой, со смуглым, красиво очерченным лицом и жесткими седыми волосами.

— Да ведь мы тебе добра желаем! — не выдержала Лидия, обиженная его несправедливостью.

— Сейчас я принесу тебе выпить, — сказала Мэри,— и еще «Аспрос».

— Ладно уж, — сказал он и пошел наверх.

Он лег, но сон не приходил. Он ворочался, обливаясь потом, что-то бормотал всю ночь, а наутро не мог встать, и ему стало стыдно и неловко: он давно забыл, когда в последний раз болел.

Вера помнила, как много лет назад, когда она была еще девочкой, он, хворая, спал на двух стульях у камина и ему было так неудобно, что, как только у него хватало сил встать, он, шатаясь, шел кормить свиней или приносил уголь, насильно возвращая себя к жизни. Болезнь счита­лась трусостью и слабостью, и ни один мужчина не позво­лял себе слечь, если это был настоящий мужчина. А те­перь вот он оказался безвольным и бессильным, и его му­чило, что все это видят. Когда Мэри сказала, что ему надо показаться доктору, он заявил:

— А на черта мне доктор?

— Но ведь ты нездоров, сам знаешь. Он приподнялся на постели.

— Если ты приведешь ко мне доктора, я хоть и слаб, а вышвырну его в окно.

Вернулся с работы Джордж — он работал на велосипед­ной фабрике.

— Что ж это ты, папа? Совсем ни к чему тебе болеть. Мертон согласился с этим.

— Ну, тогда придется позвать доктора, — сказал Джордж.

— Делайте что хотите, — проворчал Мертон, погру­жаясь в сон.

Доктор сказал, что напрасно они послали за ним так поздно. У Мертона оказалось воспаление легких.