Ключ от миража
Шрифт:
Зотова, сама того не подозревая, была смертельно опасна для него, опасна, как ядовитая змея, способная ужалить просто так, без причины…
Следователь спросил: признает ли он свою вину в ее смерти? Адвокат настаивал, чтобы он все отрицал. Но все дело было в том, что Сажин убил ее, эту старуху, в подъезде. Он это сделал, и это было совсем нетрудно. Зотова даже не сопротивлялась — что она могла противопоставить его силе? Он сделал это и… И не надо было лгать самому себе — он сделал это из страха.
Было без четверти четыре утра. В камере было тихо. Соседи (и тут опять соседи! — подумал Сажин) спали. Он поднялся. Он ни о чем не думал, все уже было совершенно неважно. Он давно уже смотрел на эти лампочки под потолком — эти негаснущие тусклые звезды под бетонным тюремным небом. Они были высоко, но до одной — над дверью в камеру Сажин все же дотянулся — снова рост выручил.
Лампочка была наглухо забрана прочной металлической сеткой. Но Сажин смял эту сетку в кулаке, сорвал, как срывают папиросную бумагу с елочной игрушки. Лампочка хрустнула в его ладони. Сажин выбрал самый крупный, самый острый осколок.
Было без десяти четыре, когда он вскрыл себе этим осколком вены. Никто из сокамерников не проснулся. Наверное, к счастью.
Сажин лег на нары, на серое, пропахшее чужим потом, табаком и тюрьмой одеяло. Он не ощущал никакой боли. Он старался лежать прямо, ровно, чтобы охрана, время от времени заглядывавшая в «глазок», ничего не заподозрила.
Он надеялся, что все это будет похоже на сон. Он читал об этом где-то, хотя и не верил.
Но на сон это не было похоже. Это было что-то совсем другое.
Вадим Кравченко позвонил сам. Катя была на работе — снова в родном кабинете пресс-центра в главке в Никитском переулке. Телефонный звонок был явно междугородний — длинный, требовательный, настырный.
«Драгоценный В.А.» выбросил белый флаг.
— Здравствуй, Катя, это я.
— Привет, — Катя говорила с мужем с ледяным олимпийским спокойствием, но.., видел бы «драгоценный» сейчас ее лицо!
— Как дела?
— Ничего.
— Как успехи в труде на благо отечества?
— Нормально.
— Как у нас дома обстановочка?
— Там все хорошо, Вадим.
— А ты давно там была?
— Только вчера вернулась, — ответила Катя. — И сразу везде вытерла пыль.
Кравченко помолчал.
— Я рад, — буркнул он.
— Я тоже рада, — сказала Катя.
— Чему?
— Что я снова дома. Что все прошло.
— Больше ничего не хочешь сказать?
— О чем?
— Ну, спросить — отчего не звонил все эти дни, узнать
— А ты сам причины не знаешь, солнце мое. Просто это характер.
— Какой характер?
— Твой. Дурацкий. Мужской.
— А еще что скажешь?
— Еще? Ты скоро вернешься? — Катя этого совсем не желала, но в голосе ее зазвучали любопытно-умоляющие нотки. Муж все-таки. Любимый муж.
— Уже, — сказал Кравченко.
— Что уже?
— Вот-вот регистрацию на самолет объявят. Если ПВО родное ракетку не пульнет, то прилунимся завтра в пять утра в Москве, в Шереметьеве-1.
— А где ты сейчас? — Катя даже растерялась от неожиданности. — Вадик, в каком ты городе?!
— Встречай рейс Хабаровск — Москва.
— А как же… Чугунов, ваша поездка?
— Знаешь что, Катя? — сказал Кравченко. — Если все же приедешь меня встречать, возьми такси. Не тащи с собой Серегу. Пусть себе сладко спит. У меня такое настроение, жена, что.., третий абсолютно лишний. Даже дражайший дружок детства. Ну, а это.., я давно спросить хотел.., на работе-то у тебя как? Я серьезно. Обошлось, нет?
— Вроде да, — сказала Катя. — Обошлось.
Такси до Шереметьева кусалось. «Драгоценный» явно пытался жить не по средствам. Катя тут же перезвонила Мещерскому.
— Прилетает? — тот даже не удивился. — А я так и знал, что прилетит, не выдержит. Значит, говоришь, он мне в аэропорту не рад будет? Ну, змей… Ладно, запомним. А я-то за него тут распинался перед тобой. Мирил вас.
— Помирил, — усмехнулась Катя. — Сережечка, ты уж будь добр, ты меня туда отвези. Я его встречу. Вправлю ему мозги. А потом и ты подойдешь как ни в чем не бывало. Вроде бы ты там в Шереметьеве случайно, группу провожаешь. И отвезешь нас домой. Хорошо?
— Ничего себе! — воскликнул обиженный Мещерский.
— Ну, Сережечка, ну ради меня, пожалуйста, — лисой запела Катя. — Такси меня просто разорит. Да и вообще, я таксистов до смерти боюсь.
— Ничего ты не боишься, — сказал Мещерский. — Уж кто бы говорил. Ладно, во сколько мне за тобой заехать?
— Рано, — ответила Катя. — Бог знает во сколько. Только смотри не перепутай адрес.
— Ну, уж точно теперь не на Ленинградский проспект, — Мещерский с облегчением вздохнул. — С ним теперь покончено навсегда. Но он ошибся. Было без малого четыре утра и они с Катей ехали по пустынному, заснеженному, залитому огнями Ленинградскому проспекту. В аэропорт не было другой дороги…
И дом стоял на прежнем месте, точно кирпичная скала, намертво вросшая в городской асфальт.
В этот предрассветный час все его окна были темны. Дом спал, закрыв усталые глаза. И вот он уже остался далеко позади. Словно растаял в белой мгле, расцвеченной огнями фонарей.