Ключ от Снов
Шрифт:
– Чего тебе? – страдальчески пробормотал бородач, от души желая, чтобы гвинпинов клюв не заслонял ему серое и безрадостное зимнее небо, которое казалось ему сейчас самым прекрасным из всего, что в последние несколько дней возвышалось у него над головой.
– Ты смотри, Лис! – возбужденно зашептала кукла. – Ты смотри, что у них тут творится!
– И что у них тут творится? – еле выговорил тяжелым, заплетающимся языком Лисовин, желая лишь одного: чтобы его оставили в покое хоть на несколько минут.
– Да снег! – заорал Гвинпин и, быстро оглянувшись, осекся и повторил уже громким шепотом. – Тут уже лежит снег, видишь?
Но Лисовин только прикрыл глаза и пробормотал что-то ругательное. Лисовин с минуту взирал на товарища с глубоким сожалением, но не осуждая, затем обернулся на заваленное огромными сугробами кладбище и обалдело покачал головой.
– Ну и дела! Снег… Интересно бы знать, откуда они только его тут взяли?!
Старое
Так продолжалось, покуда на Воеводском, как его стали величать все в округе, кладбище не стали происходить странные случаи. Слухи вокруг смерти старого полянского воеводы разрастались и с годами превращались в сказки и легенды, чаще всего – со страшным оттенком. Такие истории в глухих деревнях и селах всегда попадают на благодатную почву, обрастая всяческими темными слухами и «правдивыми» эпизодами. В результате это кладбище ни за что ни про что стали считать неправедным, нехорошим местом, хоронили тут все реже, да и то по большей части бродяг, утопленников да тех, кто сам наложил на себя руки. И с окрестных мест сюда частенько свозили такого же рода покойников. Когда же началась война, здесь стали хоронить погибших северян по особому распоряжению таинников, от которых привозили сюда мертвецов больше всего, и часто – со следами жестоких пыток, обожженных, с отрезанными руками или ногами. Среди прочих чужих здесь покоился и неприметный северный мечник, а на деле – человек с дальних восточных земель Шедув, настоящего имени которого не знал никто.
Лисовин сразу признал погост, на котором они встретили Хозяина кладбища. Признал – и не поверил собственным глазам. Они с Гвинпином сейчас никак не могли оказаться в этом месте, поскольку тут неподалеку были берега Святого, а оттуда – рукой подать до Коростелева дома. А ведь он рассчитывал очутиться там, откуда и попал в Подземелья – в замке Храмовников. К тому же Лисовин никак не мог взять в толк, как они могли за такой короткий срок отмахать такое приличное расстояние. Тут определенно что-то было не так, и прежде чем избрать себе дальнейший путь в поисках сотоварищей-друидов или зорзов и Птицелова, Лисовин призадумался всерьез. Он уже понимал, что когда они с Гвинпином уходили через подземный ход, Другие Дороги, по всей видимости, как-то искривились или же напротив – спрямили им путь. Того, что это случилось под воздействием разрушенного Яном заклинания Птицелова, Лисовин, понятное дело, знать не мог. Но он благодарил судьбу уже и за то, что их хотя бы не выбросило где-нибудь возле Аукмера прямо в реку с ледяной водой.
Покуда его товарищ предавался глубокомысленным размышлениям, Гвинпин решил исследовать округу. Он никогда не бывал прежде на погостах, кроме, разве что, потаенного кладбища друидов. Да и что было делать на кладбищах маленькому кукольному театрику, болтавшемуся за спиной молчаливого сурового зорза Кукольника в большом крепком мешке?
Хотя в подобных местах Гвиннеус и не бывал, он сразу смекнул назначение странного места, усеянного большими отесанными камнями и гладкими, потемневшими от времени и сырости плитами. Смерть его не очень смущала, поскольку он редко сталкивался с ее проявлениями, а вот чисто философский интерес к этому явлению он испытывал, и немалый. Поэтому Гвинпин с интересом совершал экскурсию по воеводскому кладбищу, приглядываясь к непонятным надписям на плитах, удивляясь строгой и простой красоте памятников, морща нос от изъеденных деревянных досок провалившихся могил и осторожно
«И зачем только люди прячут своих мертвых под землю?» – размышлял деревянный философ, окидывая взглядом очередную занесенную снегом аллейку. «Наверное, они их просто очень боятся, небось. Ведь за свое земное существование они им так насолили, что опасаются, как бы мертвецы не начали вдруг сводить с ними счеты. А так ведь очень удобно, если подумать: взял и сунул в яму, землей засыпал, притоптал – и все. И как будто не было ни обманов, ни предательств, ни пустых обещаний, ни лживых слов. Старшина кукол как-то рассказывал, что когда люди хоронят своих мертвых, в это время они всегда говорят о них всякие хорошие слова, всячески превозносят их, будто бы и не поносили их при жизни и не норовили подложить свинью своему ближнему по каждому удобному поводу. Кого они хотят обмануть при этом, интересно бы знать! Смотрят друг на друга, обманывают и лгут друг другу прямо в глаза, и каждого устраивает этот обман… Может быть, похороны у людей – это попросту некая хитрая игра, и у нее такие вот правила, и ничего не попишешь? А кто их устанавливает, эти правила? И почему их никто и никогда не нарушает? Странно. Странно и непонятно».
Так размышлял деревянный ниспровергатель истин и потрясатель жизненных устоев, чувствуя, как постепенно в его душу проникает покой. Тихое равнодушие ко всему и всем понемногу охватило Гвинпина, и он задумчиво проследовал через все кладбище, напоследок обойдя его по кругу и выйдя к Лисовину. Рыжебородый друид сосредоточенно хмурил лоб и морщил нос, показывая, как он напряженно решает очередную задачу, конечно, как всегда – из разряда трудновыполнимых. Гвинпин, исполненный тишины и благости в душе, сочувственно взглянул на Лисовина и собрался было уже сказать ему несколько важных и глубоких слов о тщете всего мирского и их бесконечной дурацкой дороги и беготни – в частности. Но в этот миг над Гвиннеусом раздался тихий свист крыльев, и на пенек, одиноко торчащий возле каменной ограды воеводского кладбища, опустилась большая темно-коричневая птица. Местами ее перья даже отливали краснотой, но удивительнее всего был ее загнутый и скрученный в разные стороны клюв. Это был большой клест, немалая редкость в здешних лесах, живущий в чащах и не любящий вылетать на открытые места, тем паче – связанные с человеком, которого своенравные клесты не знают и знать не хотят.
Клест несколько раз переступил сильными лапами и тяжело осел на хвост. Причудливый клюв лесного обитателя был приоткрыт, словно птица запыхалась после долгого и тяжелого перелета.
Гвинпин никогда еще в своей жизни не видел клестов, поэтому необычный загнутый клюв любителя лущить шишки поразил его необычайно. Гвин даже опасливо потрогал своим куцым крылышком кончик собственного носа, очевидно, чтобы сравнить впечатления. То ли птица очень устала, то ли прилетела сюда на кладбище по какой-то своей особенной причине, но клест спокойно посмотрел на бочком-бочком приближающегося Гвинпина. Возможно, он просто не считал деревянных кукол опасными для себя, пусть даже при этом они могли ходить, разговаривать и любить яблочный сидр, о чем клест, понятное дело, не догадывался. Когда же Гвиннеус приблизился к пеньку совсем близко, птица громко каркнула и несколько раз быстро наклонила и вновь подняла голову, словно она здоровалась и приглашала Гвинпина присесть рядом и передохнуть вместе с ней. Озадаченный, Гвин остановился как вкопанный, не ожидая от безмозглой коричневой вороны столь разумных действий. Несколько мгновений они пристально смотрели друг другу в глаза, после чего Гвинпин вдруг попятился и во все горло заорал.
– Лисовин! Это что еще за чертовщина тут прилетела!
Рыжебородый друид вразвалочку подошел к нему, хмурясь от того, что его только что оторвали от полезных размышлений и неплохих мыслей, что, признаться, посещали его в последнее время не часто. Но, увидев чинно восседающего на пеньке их необычного гостя, Лисовин присвистнул от удивления.
– Это же надо! Клест! Настоящий!
Последнее слово было вызвано тем, что друид за годы лесных скитаний неплохо изучил повадки зверей и птиц, и знал, что посещать места, связанные с пребыванием человека, вовсе не в клестовых привычках. Но далее Лисовин удивился еще больше, поскольку клест явно хотел им что-то сказать на своем птичьем языке.
Птица несколько раз взмахнула крыльями, явно имитируя полет, после чего своим мощным клювом в мгновение ока ловко оторвала от краешка своего трона кусочек щепы. Подержав его во рту, клест бросил его на пень. Затем сделал несколько тяжеловесный пируэт вокруг своей оси, будто исполняя некое па из незамысловатого брачного танца, вновь подобрал щепку и подбросил ее в воздух. После чего попытался даже поймать ее в воздухе, но промахнулся. Этот промах явно был именно случайным промахом, или же клест просто очень устал. Так или иначе, птица разинула клюв, тяжело дыша, и молча уставилась на обоих приятелей.