Ключ от Снов
Шрифт:
– Говорили, спешил очень, некогда было ему нас разыскивать, – задумчиво проговорила Гражина, рассеянно теребя концы платка. – Чудно, конечно, ну да ладно, и на том спасибо. Давай, хозяин, думу думать, как поступим: простим сразу, или заартачимся?
– Непременно заартачимся, – убежденно молвил ее супруг. – Виданное ли, слыханное ли дело, чтобы девица средь бела дня к своему суженому убегала, а, Гражинушка?
– Ах ты, пень старый! – всплеснула руками Гражина, глядя на мужа насмешливыми и любящими глазами. – Ты на кого это здесь намекаешь?
– Да была одна красотка, что свести с ума могла
– Очень даже хорошо, – вздохнула Гражина и посмотрела на мужа своими грустными и добрыми глазами так, что у Юриса сладко сжалось сердце. – Родители молодым так и не простили тогда ихнего самоуправства. И ничего, скажу я тебе, не выиграли. Верно, муженек?
– Верно, Гражинушка, – ответил Юрис и, встав из-за стола, подошел к жене и осторожно приобнял ее, прижав к своему очень даже заметно круглившемуся под фартуком купецкому брюшку. – И поэтому я тебе так скажу, женка: умнее иной раз родителям надо быть. И не забывать, как сами чудили и куролесили, в свои молодые-то годы…
– Не забывать – это верно, – согласилась счастливая Гражина, с легким сердцем прижавшись к мужу. Но смотрела хозяйка куда-то вдаль, поверх мужниной головы, где в окне постукивали ветки необрезанных яблонь. – Вот только умнее, мудрее других быть иной раз так непросто.
– Как и все в этом мире, – кивнул Юрис. – Как и все. Но ведь надо пытаться. Попробуем?
Гражина ничего не ответила мужу, только обняла его голову и крепко прижала к своей груди. Добрый Паукштис замер, прислушиваясь к такому домашнему теплу жены, и больно закусил губу – только так он и надеялся сейчас унять предательскую дрожь своих задубевших натруженных рук. Пока, упаси боже, не увидела его слабости та, которую однажды и на всю оставшуюся жизнь даровала ему милостивая мужская судьба.
Хрум насупил мохнатые брови и обеспокоенно прикрикнул на Ивара.
– Вы там его держите, лекари! А то не ровен час брякнется в воду или упаси его, на камни.
Одинец пробурчал что-то невразумительное, а Ивар широко улыбнулся и украдкой состроил кобольду пальцами на первый взгляд вовсе ничего на выражающий знак, обозначавший, однако, у горных и скальных жителей фигу в ее безобидном людском понимании. Хрум только плюнул с досады, но разжигать ссору дальше не стал, а перебрался подальше от воды, просто так, на всякий случай. Уж больно волны сегодня рьяно наседали на берега острова Колдун.
Оба бывших таинника – пегий русин и рыжий балт – осторожно поддерживали бледного и страшно исхудавшего Снегиря, который с упорством годовалого ребенка делал первые шаги вдоль берега, закусив губы и виновато улыбаясь над своей немощью. Ивар и Одинец со стороны сейчас казались неопытными родителями, не столько помогая больному, сколько путая его своими советами. Они еще не знали, что Другие Дороги закрылись, и Снегирю предстоял долгий и трудный путь навстречу друзьям по морю и дальше – через литвинские земли. Хотя у Ивара уже было предчувствие – не зря этим утром он разыскал среди скал тщательно спрятанную лодку и убедился,
Выздоровление друида шло медленно, но верно. После того, как Снегирь сделал первые несколько шагов самостоятельно, Одинец предположил, что через две недели Снегирь сможет и весьма сносно плясать. Зрение тоже понемногу восстанавливалось, а вот с речью дело обстояло хуже. Сейчас друид уже мог произнести несколько односложных слов – надо ли сомневаться, что одним из первых произнесенных им было слово «Хрум»? – но дальше шло туго. Впрочем, оба приятеля-таинника считали немногословие напротив – благом, с чем Снегирь в отношении себя согласиться не мог и усиленно шевелил губами и работал языком, приучая свой рот совершать те движения, которые прежде он делал сам собой.
Ежедневно либо Ивар, либо Одинец поутру отправлялись вместе с Хрумом на розыски тайных убежищ зорзов, которых было сооружено на острове, по мнению русина, несколько, а по мнению балта – вряд ли больше двух, и без того уже известных приятелям. Вот только погода вела себя в последнее время как-то странно; казалось, она никак не могла решиться, куда ей завернуть на этот раз. Дожди сменяли обильные снегопады, пару раз над берегом – о, чудо! – даже выглядывало тусклое морковное солнце. А вчера ни с того ни с сего загрохотали самые что ни на есть майские громы, и несколько раз сверкнули молнии, одна из которых с треском ударила в прибрежную скалу, расколов ее надвое.
Снегирь часто думал о друзьях, вспоминая их лица, слова, голоса. Но еще чаще Казимир думал все-таки о Молчуне. Раз за разом он вспоминал о том, что случилось в Юре под громадным раскидистым дубом, таким же, как и судьба друидов, что с завидным постоянством бросала их по свету. И даже во сне он вновь и вновь возвращался в тот день, когда размахнулся и швырнул изо всех сил свой нож, целя в голову Молчуну. Тогда Снегиря тут же сшибли с ног, навалились сверху, скрутили руки. Теперь он уже знал, что промахнулся, или же чья-то воля властно отвела смертоносное лезвие, брошенное рукой, никогда не знавшей в таких случаях промаха. Иногда он клял себя за промашку, а порой, чувствуя от этой мысли необъяснимый холодок в груди, благословлял ту незримую силу, что отвела его руку. Снегирю так никогда и не суждено было узнать, что у этого ангела-хранителя друида Йонаса по прозвищу Молчун было вполне земное имя – Патрик. Именно Книгочей в тот роковой миг толкнул товарища в плечо, изменив направление полета ножа. Что заставило Книгочея совершить это, наверное, в тот миг не знал и он сам.
Снегирь медленно хромал, морщился от мучительного желания почесать заживающие раны, что ему строго-настрого запретили его новые друзья, и все чаще смотрел на морской горизонт. Где-то там, в исчезающей дали шли Травник, Март, симпатичный и скромный парень Ян Коростель, а на другом конце дороги их ждал Птицелов, ради встречи с которым Снегирь отдал бы все на свете. И Казимир снова и снова стремился к морю и подолгу останавливался там, в пузырящейся пене прибоя, который весело шипел, набегая на кромку берега и ворочая крупную обкатанную гальку. Прибою не было дела ни до Снегиря, ни до горизонта, ни до всего остального. Быть может, это и помогает прибоям жить вечно.