Ключ-стражи
Шрифт:
На заросшей плоской крыше дремлет лето, мир сверкает, как рыбешка возле брода. Мэй сидит, бросает камушки у клети. Мэй одна, но ей уже четыре года. Без родителей день будет очень длинным, Мэй одна, но не боится — вот ни капли! Мэй четыре (ладно, три! но с половиной), ближе к вечеру вернутся мама с папой. Теплый воздух золотится мелкой пылью, вьются мошки над водой в тени акаций. Мэй послушна, и играет, как учили...
...
...А ее учили: люди — страшней их нет, не ходи по их дорогам, не ешь их хлеб, обнаружат, закуют и захватят в плен, люди хуже, чем драконы — опасней, злей.
А еще учили: прячься, таись, молчи, даже если будет больно — то не кричи, пусть ты внешне как они — это лишь обман, лучше боль, чем люди, лучше живи одна.
День июньский паутинкой серебрится, жаркий луг цветами щедро разукрашен. Вот убийца — Ли по прозвищу Лисица, вот малышка с рыжим пламенем кудряшек. Вот упрямо время встало — и ни с места, смотрит Ли, и смотрит Мэй, глаза в глаза ли... если б паузу такую ставил в пьесе — освистали б, право слово, освистали. Что такое взгляд — для мира, миг — для века? жизнь букашки — та и то подольше, право...
Но, бывает, только мига человеку не хватает для того, чтоб видеть правду.
Ближе к вечеру — закат на верхушках лип, по дороге вдаль шагает спокойный Ли, за спиной в потертых ножнах бывалый меч, во рту колосок ржаной.
Ближе к вечеру — спадает палящий зной, у крыльца играет в камушки кроха Мэй, у нее веснушки — свет и кудряшки — медь, огоньки ей пальцы лижут и теребят. И не важно, кто человек, а кто вовсе нет — время знает, что оно-то на всех одно. И идет вперед, улыбается про себя.
Разумеется, это оказалось нелегко.
Иллюзии нам начинали преподавать лишь в третьем классе, и давались они далеко не всем. Легче всего было изобразить водяной блеск в десятке метров от цели; вроде миража в пустыне. Попробовать что-либо хитрое, например, силуэт винго в вечернем полумраке, чтобы напугать нервного соседа, мог уже далеко не каждый. А уж точный, до последней черты и волоска портрет, да по указаниям единственного свидетеля, потому как второй отрекается «мне было четыре года, и ничего я не помню», да такой, чтобы продержался дольше минуты...
Работа нашлась всем – всем, кто в данный конкретный момент не был занят раскопками полузасыпанных коридоров. Меня и второго добровольца разрисовали рунами, как «узорных людей» на ярмарках татуировками — от шеи до пяток. Хорошо, что ученическая форма эту красоту неземную успешно прикрывала. В ход пошли все возможные запасы реагентов, все наши оставшиеся силы — маленькие силы, не чета древним магам, но какие уж есть.
План, конечно, держался, словно дурной
Правда, когда ко мне подошел профессор Раундворт и мягко сказал: «Пора, Нэк», я почувствовала себя так, словно меня вызывают на экзамены. На все сразу, причем одновременно, а всех, кто получит ниже пятерки с плюсом, отправят валить лес на плантации Государства Ори. Я сглотнула, одернула куртку, отдала призму с ключом профессору – целее будет. И, сквозь услужливо распахнувшуюся Львиную Дверь, вышла-таки во двор, держа за руку притихшего Тимми.
Львиные клыки лязгнули за моей спиной. Непривычно пустой, темный двор, освещенный всего парой фонарей – как будто вокруг вечер, уже переходящий в ночь, распахнутые ворота, за которыми клубится сумрак, и вверху сумрак, и по бокам – как будто Мастерская находится внутри яйца, и яйцо вот-вот должно расколоться...
Расколется, мысленно поправила я себя. Если мы сделаем все как надо. «Я наблюдаю за вами», – сказал Ворон. Наблюдает. Ему мы нужны живыми, не мертвыми – чтобы собрать потом урожай, выросший из семени Хаоса, посаженного в людских сердцах. Почему-то я не злилась на Хаос. Он был как то дерево дэвон – просто хотел расти. Может быть, наша сила так же растет внутри нас. Не только волшебная — любая. Решимость, смелость, дружба, любовь.
Говоришь, наблюдаешь за нами? Что ж, здравствуй!
Последнее слово я произнесла вслух. Еще и рукой помахала, и подпрыгнула.
– Здравствуй, Ротт-Ворон! – и полупоклон. – Ты ведь ждешь, пока мы сдадимся, да?
Серые стены не шевельнулись, монотонное перетекание струй и дымных узоров продолжилось. Но я почему-то поняла: слушает. Отлично, екнуло сердце, часть дела сделана.
– Так вот... – я помедлила, словно задумалась. – Мы очень долго решали, стоит ли сдаваться. В конце концов, ты бы рано или поздно так и так получил Мастерскую – только полную наших скелетов в живописных позах. Не самое лучшее украшение, верно? И мы, в общем-то, почти согласились...
Эффектная пауза. У госпожи Матильды научилась. Правда, она бы тянула дольше, мне терпения не хватило – стены уже явственно колыхнулись мне навстречу, пришлось бросить все силы на то, чтобы собрать решимость в кулак и не отпрыгнуть позорно к двери родной обители знаний.
– Просто потом появился он, – я небрежно пожала плечами, словно речь шла о молочнике или продавце пирожков. – Знаешь, он ведь действительно избрал нас. Всех нас. И даже тебя. И он умеет менять облик, это даже круче, чем я думала! И он бы, может, и хотел поговорить с тобой, но ведь ты не станешь его слушать...