Ключ
Шрифт:
– А можно мне сока?
– Ведь это же грозит скандалом! – теперь Харис мерил палату шагами, мельтеша у меня перед глазами. – И все из-за непрофессионального подхода к тренировкам.
– Мышь ест кукурузу и какает золотом.
– По всей видимости, он… Прости, ты что-то сказала? – Харис замер и уставился на меня. – Каким молотом?
– Послушай, Харис, – я приложила руку ко лбу. – Я устала. Ты мог бы дать мне отдохнуть?
Наконец, после долгих уговоров, Харис все-таки ушел, на прощание пообещав во всем разобраться.
А сока мне так и не досталось.– Блин, какого хрена? – изумилась я и вызвала сестру. – Принесите, пожалуйста, сок.
– Какой именно?
–
– Дорогой? Эм… Может тогда безалкогольного цаберо с мятой?
– Да-да, его самого, а ещё красной ветчины и бутерброд с икрой.
– Хорошо.
Хоть здесь поем нормально, решила я, довольно улыбаясь. *** Какое-то время телевизор был включен, и от ярких красок затошнило, поэтому я решила воздержаться от просмотра телепередач. Делать было совершенно нечего, разве что есть и наслаждаться тишиной и покоем. Медсестра оставила окно приоткрытым, и я слышала верещание птиц, дерущихся за место на ветке. Солнечные лучи проскальзывали сквозь жалюзи и ложились прямоугольниками на ковровое покрытие. Роскошная палата, даже ароматизатор воздуха не забыли поставить. Рядом с моей правой рукой располагался маленький прямоугольный прибор с кнопкой – я в любой момент могла вызвать медсестру и пристать к ней с каким-нибудь глупым пожеланием. Но безделье всегда приводило к одному и тому же. Я погрузилась в воспоминания. Один раз моя мать лежала в общей палате, где, кроме неё, лечились ещё семеро женщин. Старуха справа храпела как огромный мужик и почти так же воняла. Она ходила под себя, а медсестра меняла простыни лишь раз в сутки, не удосужившись предложить ей даже утку. Стоял июль. Нестерпимая жара царила в больнице, даже стены были горячими, как камни на лужайке. В духоте вонь в палате была просто невыносимой – душа не наблюдалось, во всей больнице в распоряжении пациентов имелись только три раковины, по одной на каждом этаже. К вечеру становилось прохладнее, но на окнах не было сеток, и тучи комаров и мошкары сменяли жирных мух, что ползали здесь днем. На обед всегда приносили постный суп с картошкой, на завтрак – пустая манная каша, на ужин – сладкий чай. Тарелки были побиты и грязны, и я старалась носить еду из дома, заливая в банки и бутылки компот, суп, подливки. Иногда к матери приходил брат, никогда – отец. Один раз я, удрав из дома, влетела в палату и увидела мать, сидевшую с дорожной сумкой в руках на краю кровати.– Мам? Что случилось? Тебя выписывают?
Она кивнула.– Да. Пойдем домой. Ты же полечишь меня, да, котенок?
Как я узнала потом, матери выписали лекарства, которые должны были замедлить течение болезни, но стоимость их оказалась просто заоблачной. Мать смыла рецепт в унитаз, собрала вещи и отправилась коротать домой свой век. В больницу она больше не возвращалась, а боль снимала я сама.
Я забиралась к ней в кровать и, закрыв глаза, тянула к себе всю силу земли, которую могли дать мне абстрактные поля. К тому времени я уже могла снимать даже те чудовищные боли, которые ломали её тело, кое-как сбивала подскакивающую иногда температуру и приносила такой желанный и спокойный сон.
– Какая же ты сильная, – шептала мать, прижимая меня к себе. – Солнце, дающее жизнь.
– Нет, – упрямилась я. – Сила ведь от земли, значит, солнце – это ты.
Однажды Солнце погасло. Вся сила и молодость, что выгодно отличали мать от других женщин, ушли, затухли, болезнь сожрала их, а доктор… Доктор, ставя диагноз,– Боюсь, страховка лечение не покроет. Только поверхностную диагностику и чистку раз в год.
– Что же нам делать? – спросила мать дрожащим голосом.
– Ждать?
Умирать. Голова раскалывалась от боли, а слезы лились из глаз против воли. Теперь я лежала в дорогущей палате, ела икру, пила непонятный по вкусу сироп, а где-то там, в родной Глирзе, в старой больнице стоял всё такой же смрад. Вот если бы тогда… Я сглатывала, пытаясь не зарыдать в полный голос, а голова от этого болела всё сильнее. Лучше бы не думала о прошлом, что толку от воспоминаний, ведь ничего я уже не исправлю, не изменю и не улучшу.– Ну не плачь, котенок, я не боюсь тебя оставить, ты справишься, – шепотом говорила мать.
Я глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Мне не хотелось привлекать внимание персонала – чего доброго всадят снотворное, и ещё полдня я буду прибывать в состоянии ваты.
Я отняла ладони от лица, всё ещё сдавлено всхлипывая, и только тут заметила, что на диванчике кто-то сидит.
– Мне, наверно, следовало постучать, – без тени сожаления заметил Азар, бросая на столик журнал и поворачиваясь ко мне.
Я хмыкнула носом.– Следовало бы вообще не приходить.
Орк вышел не так бесшумно, как зашел, напоследок шарахнув дверью, но я лишь отвернулась к окну. Мне не хотелось думать о других, а вот другие очень даже хотели думать обо мне. Едва дверь закрылась, как в комнату ввалилась Хельма, а за ней, ну надо же, Джеймс.
Оба застыли в дверях – я не повернула головы.– Анти, как ты?
– Ннорммально, – прогундосила я.
– Ты… Ты что, плакала?! – Хельма бросилась к кровати и схватила меня за руку. Я нехотя обернулась.
– Демоны, этот гребаный орк тебе что-то сказал?! – завопила дворфийка. – Я ему яйца на уши натяну!
Хлопнула дверь. Вот только этого мне не хватало!– Хельма! Да отцепись ты! Останови Джеймса! – заорала я, вскидывая руки.
– Что? Где он? – дворфийка обернулась. – Он же был тут…
– Пошел выполнять твое пожелание! Останови его! Он, он же нарвется! Он всегда лезет в драку! – я уже было перекинула ноги через край кровати, как до Хельмы все-таки дошла вся трагичность ситуации.
– Ай, твою ж мать! – и она пулей вылетела из палаты, по дороге задев ногой столик и перевернув его. У двери она едва не снесла медсестру – эльфийка что-то негодующе завопила ей вслед и вошла.
– Да что у вас тут творится? – она вернула на место столик, собрала журналы. – Носятся как сумасшедшие. Ложитесь в кровать, мисс.
– Да, простите…
– Вы плакали?
Я кивнула и полезла под одеяло.– Может, успокаивающего?
Что и требовалось доказать.– Нет-нет, не стоит, просто… не пускайте ко мне никого, хорошо?
– Как скажите.
Я легла на подушку и, прикрыв глаза, потянулась к полям. Веки стали тяжелеть, и я провалилась в сон, глубокий, тихий и без картинок. Сама земля гудела колыбельную, мне лишь оставалось подпевать.
*** Инзамар прохаживалась по палате, пока я смотрела запись на её телефоне. Смотреть на себя в полете было унизительно и грустно.– Не знаю, – я протянула ей трубку. – Мне показалось, что это был удар тепловым лучом.