Ключи от цивилизации
Шрифт:
Стася осторожно из леса вышла, по сторонам поглядывая, и приметила фигурки в тени придорожного дерева притулившиеся. Женщина худая, изможденная, в тряпье, в тряпье же безвольного, больного ребенка лет двух кутала, второго к себе прижимала — девочку лет семи. Голодные, уставшие, без надежды и света во взглядах. Хуже нет горе в детских глазах видеть, хуже не бывает притаившейся безысходности и боли материнской, что в глазах женщины плескалась. Ничего эти трое не ждали, смерти только. Последний предел видно перешли.
Девочка смотрела на приближающуюся
Даже когда Стася застыла перед ними — не шелохнулись.
Худо.
Русанова присела перед ними, девочку по спутанным кудряшкам погладила. Та исподлобья на нее уставилась, насторожившись — что ждать от богато одетой госпожи? И видно хорошего не ждала, да и сил не было ни сказать что, ни спросить.
Стася молча мешок развязала, лепешку достала и, разломив, девочке подала. У той в глазенках вспыхнуло, потянулась недоверчиво, в любую минуту по руке получить готовая. Рука худая, грязная, трясется. Стасю перевернуло от жалости — вложила в ладонь хлеб.
— Кушай.
— Благодарствуйте, — прошелестело — мать за дитя обласканное благодарила. Русанова ей остатки лепешки отдала. Но она есть не стала, хотя видно было — не в моготу как хочет. И девочка кусок жадно в рот запихала, а остальное матери втихаря сует. Та отталкивает — кушай дитятко, мне не надобно.
— Идти сможете? — спросила Стася. Женщина от ствола отлипла с печалью и мольбой на нее уставилась:
— Не гони госпожа…
— Не гоню, в деревню зову, в дом.
Женщина минут пять соображала и встрепенулась:
— Я отслужу, я много что могу. Кухарим справно, и за хозяйством присмотреть, и на поле поработать, и… что скажете, госпожа, что надобно сроблю.
— Тихо, — приложила палец к губам Стася. — Пошли.
Мешки за плечи закинула, девочку на руки взяла. Та легкая как пух, да дичливая — испугалась, на мать оборачивается, руки несмело к ней тянет, а женщина головой качает — сиди смирно! Ясно на что надеется — не сама с сыном выживет, так хоть доченька. Хоть она пристроена, да авось, накормлена будет.
— Она крепкая, Любашей кличут. Проворная и смышленая, госпожа. Доброй служанкой вам будет…
— Оставь. Силы на разговор не трать.
— Мама, — всхлипнула девочка, а плакать-то сил нет, оттолкнуть госпожу, вырваться — смелости не хватает. Позвала бы родительница, может и кинулась к ней, а та наоборот головой качает — сиди смирно! Как ослушаться?
— Тише, малышка, с мамой тебя не разлучат, — успокоила ее Стася. — Вместе жить станете. Помогать-то ей будешь?
Девочка ресницами хлопая на нее уставилась, и веря, и не веря. Дитя, а уже жизнью потрепано так, что от детства наивного да беззаботного ничего в глазах не осталось, и лицо серьезное как у взрослого. Хлебнула видно лиха.
— Верь, я тебя не обману, — обняла ее крепко, слезы скрывая. И припала к ней девочка, всхлипнув, доверилась.
Деревня большая недалеко была. Дворов всяких, от самых худых до богатых — на выбор. Какие-то дома кинуты, заколочены —
Стася по улочке мимо настороженных людей к самому богатому дому прошла, у ворот девочку на лавку посадила. Мать испуганно рядом замерла, не зная что поджидать и что думать.
— Здесь жди, — бросила ей Стася, двери во двор толкнула. Пес цепной до хрипоты взвился до нее дотянуться желая. Работные мужики, что сено укладывали, уставились, девки кур кормили — тоже замерли.
— Чего надобно? — недобро глазами блеснул дородный муж из хлева, к Стасе выруливая. Остановился рядом, оглядел и чуть смягчился, видя богатое убранство одёжи да величавую осанку, заробел под взглядом горделивым, господским. — Здрава будь, госпожа, прости, коль обидел. Попутался с темноты-то на свет, не узрел сразу-то, — склонился в поклоне. — В дом милости прошу, потчевать, чем могу, завсегда рад.
— Мне дом нужен, — объявила. А чего ждать? Времени у нее в обрез.
— Э? — растерялся. В глазах замешательство — не его ли гнать собрались?
— Есть в деревне дома кинутые, добрые?
— А?.. Ну-у, как же… есть-то оно есть… Ноне худо больно, хлебушек-то не уродился, скотинка опять же от жары дохнет, голодно, морно, вота и кидают места родные… токмо…
Стася золотой достала, чтобы не мялся, под ноги ему кинула:
— Показывай, да не юли. По чести куплено, свидетелей, вон, у меня полон двор, — кивнула на работных. Кто-то из мужиков нехотя закивал, не желая с незнакомой госпожой связываться. Да и хозяин не против — золотой поднял, глаза огромными стали, речь быстрой, льстивой:
— Как же, как же, куплено честь по чести, отказу нет. Пойдемте, госпожа, лучший двор ваш. Там сараюшка и хлев под скотинку имеется, и утварь какая никакая. Лучший дом, лучший, — двери со двора с поклоном перед ней распахнул.
Стася на улицу выплыла, девочку на руки взяла:
— Показывай. В нем эта женщина с детьми жить будет, а я их навещать стану. Она дом купила. Понял ли?
— А? — оглядел растерянно нищенку с дитем квелым, обалдело на грязную девчонку в тряпье на руках госпожи. Виданное ли дело, чтобы богачка такая с босяками вошкалась? Ой, нечисто тут! Опять же, его ли это ума дело? Золотом платит! — Как скажете, госпожа, — поклонился опять, и спеша, пока деньгу не отобрала да не передумала, по улочке засеменил впереди. — За мной идемте.
На зуб тайком золотой попробовал — добрый, не подделка! Ах, ты, богатство какое!
Почти всю улочку пропылил и чуть покосившиеся ворота предпоследнего двора толкнул:
— Сюды, — рукой замахал. Стася во двор вошла, огляделась — заросло все неслабо, но дом с виду добрый, большой, крепкий. Подойдет.
Нищенка, с опаской у ворот застыв, косилась то на нее, то на мужчину. А тот расхваливает двор. Дверь в дом толкнул — поманил. Русанова за ним пошла.
— Гляньте, гляньте: лавки две, стол, сундук опять же. Печь справная, теплая. Дрова есть даже, чугунок вона. Без обману, — заслонку открыл.