Клюква со вкусом смерти
Шрифт:
– А что, зимой нельзя пройти к жилью отшельника? – выдержав паузу, с настойчивостью спросил Дубовик.
– А у нас в болотах теплые ключи бьют, потому так, ледком тонким покрывается только. Не пройти без тропы, – пояснил Баташов.
– Да-а… Всё, как- будто специально, здесь, для сокрытия преступников. Но, боюсь, что на эти самые болота лезть нам всё-таки придётся!.. – Дубовик с прищуром оглядел сидящих за столом мужчин: его слова произвели впечатление.
– А без этого никак? – поморщился Поленников. – Мои ноги с войны помнят болотную водичку –
– Тонул? – с участием спросил Баташов.
– Обошлось… Но несколько часов при отступлении в сорок первом пришлось простоять, пока немцы не ушли с нашего следа, – Поленников в подтверждении своих слов ожесточенно потёр колени.
– Будем надеяться, что и у нас обойдётся, но вряд ли тот человек так просто покажется нам!.. Так что, думаю, идти всё же придётся.
Мужчины согласно закивали.
– А торфоразработки у вас, что же, не ведутся?
– Это по ту сторону болот. Там, говорят, торф «созревший», до нас пока не дошли. Торфодобытчикам и так работы хватит. Раньше и наши туда ходили по повинности, но теперь там кадры свои, постоянные. Даже поселок небольшой построили.
– А никто из них не может по болотам шататься?
– Нет, – твердо сказал Баташов. – Это от нас в двадцати с лишком километрах. Да и зачем?
– Ну, что? Тогда за работу? Я хотел бы поговорить с матерью Михея. Это возможно? – Дубовик посмотрел на Баташова и Кобякова.
– Я вас провожу, – поднялся участковый.
– А вас, Денис Осипович, я попрошу, если это вас не затруднит, подготовить списки всех, приехавших сюда после войны, если есть репатриированные – на них отдельный список, и на воевавших односельчан, – обратился Дубовик к Баташову на выходе.
Тот согласно кивнул, сказав, что в этом ему поможет Ситникова.
Воронцов с удовольствием уплетал борщ, густо политый сметаной.
Напротив него над большой миской горячей похлёбки сидел Павел Черемисин, огромный усатый мужик с большими руками. Ложка в его ладони выглядела игрушечной, да и миска была, казалось, мала для такого едока. Ел он молча, сосредоточенно. Хлебные крошки подбирал толстыми пальцами и также отправлял в большой губастый рот.
Задавать вопросы Костя не торопился: в этом крестьянском доме к еде относились с почтением, жена и две взрослые дочери здоровяка также, молча, постукивали ложками, аккуратно откусывая небольшие кусочки свежего ноздреватого хлеба от больших ломтей.
За борщом последовала жареная картошка, которую вся семья запивала сладким парным молоком. В больших мисках жена Павла поставила на стол вареные яйца и соленые огурцы.
Костя чувствовал себя не совсем уютно от немногословия хозяев, но потом понял, что они просто стараются не смущать его. После чая с пряниками хозяин, наконец, закурил козью ножку и обратился к гостю:
– Так, говорите, вас интересует тот день, когда мы встретили лешака в лесу? И чего это вдруг милиция заинтересовалась им? Или случилось что? Вроде о нем уж давно
– Ну, почему-то же скрывается этот человек? – Костя вопросительно посмотрел на Черемисина.
– Скрывается, говоришь? Так я тебе отвечу: лицо свое он прячет. Это же не лицо, а страсть что такое! По нему будто каток проехался! Белый блин! На нем черные дыры! – Павел подкрепил свои слова красноречивыми жестами.
– Вы сами видели его? – Воронцов впился глазами в лицо хозяина.
– Брат видел! После этого заикаться стал! Вот такой же, как я, здоровый, а испугался! Кое-как пересказал мне, что за рожа была у того мужика. Сам я его со спины только видел, а вот руки запомнил – длинные, как у этого… Здоровая обезьяна такая?
– Орангутанг? – подсказал Костя.
– Вот-вот! И пальцы черные, когтястые!
– Это как же вы увидели руки со спины? – Воронцов подумал, что Черемисин приукрашивает свой рассказ, для убедительности.
– А он деревце пригнул, что у него на пути было, вот я и запомнил почему-то, – бесхитростно объяснил мужчина. – А больше-то и сказать нечего! – пожал он плечами. – Брата станете расспрашивать – ничего не добьётесь! От волнения ещё больше будет заикаться! Так что, уж поверьте моим словам!
– А как вы думаете, почему лицо у того человека белое? – спросил Воронцов.
– Да кто ж его знает? Брат сказал, что такое лицо было, будто кожа сгорела и натянулась. У нас жила здесь одна женщина с таким лицом. Мы ещё мальчишками были, когда она на пожаре горела. Так у неё кожа и на лице, и на руках стала будто бумажная, и такая нежно-розовая. А глаза и губы, как прорези, да и носик такой то-оненький стал, у-узенький! И дыры вместо ноздрей! Так может, и тот после пожара? – Черемисин повернулся к Воронцову. – Ведь может быть такое?
– Гадать не стану! Поживем – увидим! А как вы думаете, зачем он вдруг предстал перед вами? Вы ведь спали? Он мог просто пройти мимо?
– Да кто ж его поймёт? Напугать, может, хотел?
– А зачем? – настойчиво допытывался Воронцов.
– Да, может, прячет что там? Вот и отпугивает всех от того места.
– Да что ж он может там прятать? – удивленно спросил Костя.
– Клад! – Черемисин рассмеялся. – Думай, милиция! А мы что? Люди маленькие…
Воронцов поднялся: разговор дальше не имел смысла.
От матери Михея Андрей Ефимович вышел в полном смятении.
То, что он увидел в доме, где жил парень, очень поразило его и заставило в очередной раз утвердиться в мысли, что Михей не виноват в убийстве Анфисы.
Вся кровать и угол в избе, отведенный матерью своему ребенку, был заставлен и заложен игрушками, сделанными покойным пареньком. Все эти простые немудреные штучки были аккуратно расставлены по своим местам.
На вопрос подполковника женщина ответила, что сын плакал, если какая-нибудь игрушка ломалась или терялась.