Книга бытия (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Прощу прощения, товарищи, но мы с этим знатоком Плеханова на четверть часа удалимся в библиотеку, — сказал аспирант. — Надо проверить, что именно писал Георгий Валентинович в семнадцатом томе.
Он вышел первым. Библиотека располагалась в соседнем здании. Перед нами положили стопку книг. Аспирант жестом предложил мне найти нужный том и насмешливо добавил:
— Доказывайте теперь, что знаете не одну работу.
Я открыл искомую страницу. Он прочел, потом еще раз — и поднял на меня смеющиеся глаза. Он улыбался — и, к моему удивлению, почти радостно.
— Проучил, ну, проучил! — сказал он одобрительно. —
— Все.
— И кого еще знаете из наших марксистов-философов?
— Ну, кого… Антонио Лабриолу, Франца Меринга… Об Энгельсе не говорю.
— А я не всех прочел, — сказал он с сожалением. — Знаю, что нужно, хочу — но решительно нет времени. Ладно, пойдемте назад. В хорошей отметке не сомневайтесь, но я к ней кое-что добавлю.
Потом выяснилось: он написал хвалебный отзыв на целую страницу. Два особых мнения, его и Базилевича, из двух противоположных областей знания, тяжелыми гирями легли на весы экзаменационной комиссии, решавшей нашу судьбу. Полтава загодя разнес слух о моем несомненном триумфе.
А сейчас — небольшое отступление о Володе. Я и до экзаменов дружил с ним не очень, а после вообще почти не встречался. Так продолжалось до 1944 года.
Я досиживал свой лагерный срок. Полтава прибыл в Норильск начальником одного из местных строительных управлений. За то время, что мы с ним не виделись, он успел закончить Харьковский строительный институт, поначальствовал на стройках ГУЛАГа. Мы встретились на одной из местных хозяйственных конференций, где присутствовали и заключенные (руководители некоторых объектов), и сразу узнали друг друга. Правда, мне уже было известно, что он появился в Норильске, а ему сообщили, что среди заключенных находится его бывший школьный товарищ.
— Жду у себя, — сказал он. — Мой кабинет — в управлении строительства.
У меня уже были «ноги», то есть пропуск бесконвойного хождения. И я отправился к Полтаве.
Была во всем этом одна сложность: я никак не мог придумать, как мне обращаться к нему — на «ты» или на «вы». «Ты» означало восстановление прежних отношений, а дружба вольнонаемного и зека, узнай о ней «органы», могла стать небезопасной для вольняшки. Я решил дождаться его обращения — и сообразовываться с этим.
— Владимир Иванович ждет вас, — сказала секретарша, открывая дверь.
Полтава встретил меня очень приветливо, привстал, показал на стул, пожал руку. И сразу стал расспрашивать, как у меня дела на работе, когда конец срока. О том, почему я в заключении, кто вел следствие, не узнавал: опытный работник лагерных производств, он знал, какие расспросы относятся к числу запретных. И он очень умело избегал личных местоимений — видимо, предлагая их выбор мне. Поняв это, я сказал ему «вы» — и увидел, что он обрадовался.
Мы говорили около получаса — он рассказывал об учебе в Харькове, о стройках, на которых работал.
— Вы теперь знаете, где я нахожусь. Заходите, Сергей Александрович, — пригласил он, прощаясь.
— Непременно зайду, Владимир Иванович, — пообещал я, твердо зная, что больше не появлюсь.
Домой он меня не пригласил, но так вышло, что вскоре мы стали соседями. Меня освободили, взяли в
Спустя года два или три Полтава заболел и, недолго промаявшись, умер. Ему еще не было и сорока.
Но все это случилось в далеком «впоследствии», а в прекрасный августовский день 1928 году я стоял перед доской объявлений и не мог отвести от нее глаз — читал и перечитывал свою фамилию в списке поступивших на первый курс физхиммата.
Время подростка кончилось. Я стал мужчиной.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Юность
1
Как ни странно, поступление в институт маму больше огорчило, чем обрадовало. Она заплакала. И отчим тоже расстроился. Я так редко видел маму плачущей, что неправильно понял ее. Я решил, что это слезы радости. Мне казалось, что это очень естественно: сын удачно сдал экзамены в высшую школу — как не радоваться?
Но мама поняла все по-своему.
— Ты бросил школу, ничего не сказав, — сказала она сквозь слезы. — Тебя хотели исключить — а мы об этом не знали. Ты тайком забрал свои документы и подал их в институт — и тоже скрыл! Мы думали, что ты утром бежишь на пляж и купаешься, как все дети, ведь лето, а ты ходил на экзамены. Мог на каждом срезаться, а мы и не догадывались. Все, все скрывал!
Я попытался оправдаться.
— Я не хотел вас огорчать. Хватит с вас и своих забот.
— Вот-вот — не хотел огорчать! Поступил как с чужими людьми. У тебя несчастье в школе, ты захотел в институт, висел на волоске — такие трудные экзамены… Мы посторонние, нас это не касается. А если бы ты срезался? Если бы не поступил и мы потом узнали, что ты натворил, — что с нами было бы? Ты подумал?
Я начинал злиться. Меньше всего я мог предвидеть такой поворот.
— Моей главной задачей было удачно сдать экзамены. Ты могла ее облегчить? Могла мне помочь? Ты помешала бы, если бы узнала правду. Ты бы ругала меня за то, что я украл документы, охала бы каждый раз, когда я уходил на экзамены, пилила бы, что я рискую. Разве не так? Мне нужно было избежать таких помех.
Мама снова заплакала.
— Да, так! — закричала она. — Наверное, помешала бы. Но ведь я твоя мать, и меня касаются не только твои радости, но и твои беды. Мне страшно думать об этих двух месяцах. Все могло так нехорошо закончиться!
— Однако все закончилось хорошо. Все хорошо, мама!
У отчима логики было все же побольше, чем эмоций.
Он успокоился — и стал успокаивать маму.
— Ладно, Зиночка, теперь поздно огорчаться. Нужно праздновать, а не плакать. Давай порадуемся за Сережу!