Книга бытия (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Неужели так и написал? — удивился я. — Я до сих пор не замечал за ним глупостей.
Фира засмеялась.
— И не заметишь! От поездки в Америку он нисколько не поглупел. И, как умный человек, вовремя сообразил, что Рая слишком красива, чтобы оставлять ее на второе полугодие в московском одиночестве.
— Да ведь у нее на руках маленький ребенок!
Фира охотно острила на эротические темы.
— У вас, мужчин, бес в ребро, когда седина в бороду. У нас, женщин, иначе. Молодые матери обычно стремятся проверить, не исчезла ли после родов их женская привлекательность. Умным мужьям не стоит рисковать.
Саша, впрочем, объяснил свое возвращение несколько иначе.
— Можешь поверить, Сергей: мне действительно все надоело. Небоскребы и витрины
— Но как тебе удалось убедить начальство? Обычно все умоляют хоть немного продлить их пребывание за границей…
Саша хитро улыбнулся.
— Обстоятельства помогли. У Форда стажировался мастером один из руководителей строящегося Горьковского автозавода. Жуткий бородач, в гражданскую — партизан, еще в царское время — большевик. И вот как-то Форд, проходя по цеху, завязал с ним принципиальный спор об экономических законах. А что бывший партизан понимает в экономике? Генри мгновенно положил его на лопатки, а бородач взбесился и рубанул: «Что бы вы мне ни доказывали, мы все равно повесим вас как капиталистического гада, когда придем к власти в Америке!» Воображаешь, что началось? Ор во всех газетах. Я сам видел его портрет в одной из них: лохматая борода, дико вытаращенные глаза, в зубах — нож… И подпись: будущий убийца Генри Форда. В Амторге [159] наделали в штаны — и мигом спровадили партизана домой. Ну, и меня заодно — вдруг я чего нахулиганю, раз уж капитализм мне так невтерпеж.
159
Амторг (Amtorg Trading Corporation) — торговая организация, занимавшаяся как комиссионер-посредник экспортом советских товаров в США и импортом товаров из США. Была учреждена в мае 1924 в Нью-Йорке.
Способ, каким Саша ухитрился вернуться домой, долгое время служил нам поводом для смеха. Но потом я понял, что в нем, в этом преждевременном возвращении, таилось Сашино спасение. В конце тридцатых годов все его служебное окружение — и начальников, и подчиненных — переарестовали. Кто получил пулю в затылок, кто отделался лагерным сроком. Сам Саша объяснял свою удивительную удачу тем, что занялся монтажными работами — переезжая из города в город, он налаживал на новостройках пирометрию [160] и автоматику. И, как чужой, в местные репрессивные разблюдовки не попадал, а дома о нем забывали — поскольку вечно отсутствовал. Основания в таком объяснении были: вечные командированные и вправду избегали плановых арестов чаще, чем наглухо прикрепленные к местам обитания. Но еще большую роль, мне думается, сыграло старое американское заявление Саши о том, что он не может жить при отвратительном капитализме и только здоровый воздух сталинской державы ему по нутру. Эти слова так противоречили мыслям выезжавших в западное бытовое благополучие, что не считаться с ними не могли даже на Лубянке.
160
Пирометрия — методы измерения температуры.
Возвращаюсь, однако, к появлению Саши в Ленинграде. Он здорово переменился, как-то красочно заматерел. Не прежний быстрый, резкий, легко меняющий интонации живчик с подвижной мимикой — а весьма вальяжный, степенный в движениях, неторопливый в речах и поступках мужчина.
— Саша, ты одним своим видом внушаешь если не почтение, то уважение, — сказал я. — Я даже немного робею.
—
Костюм действительно был великолепен: темно-синий, с некоторым запасом на зарождающееся брюшко. Саша снял пиджак — я его примерил. На мне он висел мешком: я все еще «недобрал тела», как выразилась Фира. Но качество одежды, где «каждая ниточка — чистейшая шерсть», я оценил при первом касании — пиджак, плотный, покоряюще легкий, не отягчал, а ласкал кожу.
Впрочем, возвращая его Саше, я, не желая, огорчил не только его, но и себя с Фирой. Я отвернул воротник — под ним была нашивка: «Москвошвей». Саша, впрочем, быстро нашелся.
— Ничего особенного, наши экспортные товары высоко котируются на Западе, ибо делаются по их технологии, из их лучших тканей. У меня есть еще один костюм — покажу, когда приедешь в Москву. Тот я уже купил в Штатах. Знаешь, сколько стоит? Почти сто долларов — в полтора раза дороже обычного хорошего американского костюма.
— А почему такая надбавка?
— Ручная строчка.
— Но ведь машинное шитье лучше — глаже, ровней…
Саша презрительно посмотрел на меня.
— Провинциал ты все-таки, Сергей! Машинное шитье — что? Зингер — ничего особенного. А ручная работа — индивидуальность, для элиты. Солидные люди в Америке носят только такую одежду. Первое, что советуют приезжающим (если им, конечно, требуется внушительность), — покупать одно ручное. Кстати, я привез тебе подарок — получай настоящую автоматическую ручку с золотым пером.
— Надеюсь, ручной работы — в смысле: ручной сборки? — невинно поинтересовался я.
— От Паркера, — строго сказал Саша.
Ручка, кстати, была великолепна — писала легко, не пачкала и не засыхала. Я заполнил с ее помощью добрых три сотни страниц и нигде и пятнышка не поставил, хотя вскоре перешел с американских чернил, изготовленных специально для «паркеров», на наши, ширпотребовские, одинаково малопригодные для любых ручек. Она пропала при аресте — занесли в «Конфискацию личного имущества». Правда, ничего больше, кроме ручки и часов, не изъяли.
— Знаешь, зачем я прикатил в Ленинград? — продолжал Саша. — Конечно, официальные служебные задания, но с ними я мог и подождать месяц-другой. Неотложным было другое.
— Саша, спасибо, что ради встречи…
— Погоди благодарить. Ты, конечно, еще без работы? Так вот, я приехал устраивать тебя на службу. Ты с завтрашнего дня уже не преподаватель философии, а заводской инженер, к тому же исследователь. С Георгием Павловичем согласовано. Ясно?
— Объяснишь — будет ясно. Пока только неожиданно и интересно. Кто такой Георгий Павлович?
— Гений, — серьезно ответил Саша. — Конечно, только в местных масштабах и в своей узкой технической области. Но другого такого в нашей стране нет. Георгий Павлович Кульбуш — создатель отечественной пирометрии. Но это самое малое, что можно о нем сказать.
— А если сказать больше?
— Тогда надо обратиться за квалифицированной консультацией к Марку Твену. Помнишь, как у него некий капитан Стромфильд вознесся на небо и обнаружил там чудовищное несоответствие между небесными знаменитостями и теми, кого прославляли на земле? Ибо внизу превозносят людей за то, что они сделали, а наверху — за то, что могли бы сделать. Рай, по Марку Твену, царство возможностей, а не реальных деяний. Величайшим полководцем там слывет не Наполеон, не Цезарь, не Александр Македонский, а какой-то сапожник, который превзошел бы всех военачальников мира, если бы попал на войну, — но ее при его жизни не случилось… А самым гениальным драматургом считается не Шекспир, а некий дровосек, который заткнул бы за пояс всех прозаиков и поэтов, если бы предварительно научился грамоте.