Книга царя Давида
Шрифт:
И вот, когда Вирсавия разговаривала с царем, в спальню вошел пророк Нафан и сказал: «Господин мой царь! Сказал ли ты: „Адония будет царствовать после меня, и он сядет на престоле моем?“ Ведь он ныне пригласил всех сыновей царских, и Исава, и военачальников, и священника Авиафара, и вот, они едят и пьют у него, и говорят: „Да живет царь Адония!“ А Соломона, сына твоего, и меня, раба твоего, и священника Садока, и Ванею, сына Иодаева, не пригласил». Но царь повернулся к Ависаге, поглядел на нее и сказал: «Так красива и хороша, а проку мне никакого». Потом он спросил Нафана: «Я правильно понял — Ванею он тоже не пригласил?» И пророк Нафан ответил: «Все так, как я сказал тебе, господин мой царь; ни Ванею, сына Иодаева,
Тогда царь Давид приподнялся и сказал Вирсавии: «Как я клялся тебе Господом Богом Израилевым, так и сделаю это сегодня». И сказал он: «Позовите ко мне священника Садока и Ванею, сына Иодаева». И когда вошли они к царю, сказал он им: «Возьмите хелефеев и фелефеев, посадите Соломона, сына моего, на мула моего и сведите его к Гиону. И да помажет его там Садок священник и Нафан пророк на царство над Израилем, и затрубите трубою и возгласите: „Да живет царь Соломон!"“ И отвечал Ванея, сын Иодаев, царю: „Аминь, — и да скажет так же Господь, Бог господина царя моего!“
(Он откинулся на подушки. Одна чаша весов Господа склонилась, и слово Божие он ясно услышал. Только было это утомительно и пришлось потерпеть, пока Соломон не вернется из Гиона; ведь нужно было еще передать ему список, чтобы сын расквитался с теми, с кем самому ему расквитаться не хватило сил. Многие искали этот список в моих покоях и хранилище тайнописей. Дураки, подумал, должно быть, умирающий царь. Все имена были у него в голове. Все до единого.)
И сделали Нафан и Садок и Ванея так, как велел им царь, и помазали Соломона и затрубили трубой. Весь народ восклицал: «Да живет царь Соломон!», и играл народ на свирелях, и весьма радовался, так что земля расседалась от криков его. А Адония и все приглашенные им услышали шум. Иоав спросил: «Отчего этот шум волнующегося города?» Тут пришли вестники, среди них сын священника Авиафара, и рассказали о том, что случилось. Тут все, кто был с Адонией, увидели, что Иоав, который был главным военачальником, не имел при себе войска, а при сотниках не было их сотен и при тысячниках их тысяч; зато Ванея, сын Иодаев, имел при себе своих хелефеев и фелефеев, царскую гвардию. Тут все приглашенные испугались и, даже не отерев рот после еды, встали и пошли каждый своею дорогой, Адония же, боясь Соломона, пошел и ухватился за роги жертвенника. Однако Соломон был еще не уверен в своей власти, и поэтому он сказал: «Если Адония будет человеком честным, то ни один волос его не упадет на землю; если же найдется в нем лукавство, то умрет». И Адония пришел и поклонился царю Соломону; и сказал ему Соломон: «Иди в дом свой». А дееписатель Иосафат, сын Ахилуда, который лежал в то время в своем летнем доме в Ливане, вернулся в Иерусалим и восславил нового царя и был обласкан Соломоном. Ванею, сына Иодаева, царь поставил военачальником надо всем войском вместо Иоава. Все же недовольные в Израиле, которые считали себя утесненными, обратили свои взгляды к Адонии и ждали, когда Иоав затрубит в свою трубу; но царь Соломон велел Ванее всюду иметь свои уши, и голос Израиля стал тише ветерка среди колосьев.
К концу своего рассказа Фануил, сын Муши, мой собеседник, захмелел. Он обнял меня и поведал, что все цари одинаковы, будь то Адония или Соломон; все они — кровопийцы ненасытные; и вообще Господь проклял дом Иессеев за то, что на руках у Давида слишком много крови, и за те беды, что он принес народу.
Под вечер, когда мы возвращались через городские ворота, вдруг раздался стук копыт, шум колес и топот скороходов, которые кричали: «Посторонись, голодранцы! Дорогу Ванее, сыну Иодаеву, верховному начальнику над войском и над хелефеями и фелефеями, царской гвардией!» Мой новый друг тотчас куда-то исчез, будто его поглотила преисподняя; я же застыл от неожиданности как вкопанный. А с высоты раздался зычный голос:
Колеса визгнули, полетели искры из-под копыт, и прежний голос произнес:
— То и то пусть сделает со мной Бог, и еще больше сделает, если передо мною не Ефан, сын Гошайи, редактор Книги об удивительной судьбе и т. д. —
Я хотел было пасть ниц, но властная рука поманила меня в колесницу.
— Я доставлю тебя домой, Ефан, если ты направляешься туда, — сказал Ванея. — Я уже слышал, что ты в Иерусалиме. Почему не зашел ко мне?
Я вскарабкался в колесницу.
— Мне казалось, что мой господин также находится в одном из царских летних домов, — сказал я, — на берегу моря или на склонах Ливана, где ручьи, текущие с вечных снегов, орошают шелестящие кедры.
— Шелестящие кедры. — Ванея неожиданно рванул колесницу с места, и я едва удержался на ногах. — Кто защитит мирного агнца от лютого медведя, от рыкающего льва или от шакала, если я уеду из Иерусалима?
Я видел перед собою лоснящиеся крупы лошадей и белые жезлы скороходов; вокруг снова и снова раздавалось имя Ваней, сына Иодаева. Тут сошел на меня Дух Господень, и я понял, сколь сладка человеку власть.
Рука Ваней, державшая вожжи, была крупна и жилиста; он гулко расхохотался и проговорил:
— Мой отец был рабом в Израиле, он работал на медных рудниках, там нажил чахотку и умер. А я, Ванея, его сын, обучился грамоте, и твои глиняные таблички не составляют для меня тайны. Я беру тебя под мою защиту, Ефан, пока ты будешь писать то, что угодно мне и царю Соломону, но если у тебя возникнут крамольные мысли и если ты вздумаешь их записать в свои таблички, то я воздену твою голову на кол, а тулово пригвозжу к городской стене.
Я заверил Ванею, что далек от любой крамолы, более того, как глава семейства, я весьма почтительно отношусь к государству и всем его учреждениям, военным, административным или религиозным.
Колесница остановилась.
— Дальше тебе придется идти пешком. — Ванея ткнул пальцем в улочку, которая сужалась настолько, что и двум ослам не разойтись. — Этот город не рассчитан на езду в колесницах.
Я соскочил наземь, поблагодарил Ванею и пожелал, чтобы Господь наградил его здоровьем и богатством; казалось, он не слушал меня. Он заставил коней попятиться и каким-то чудом исхитрился развернуть колесницу; потом вновь послышался бег скороходов, топот копыт, стук колес. В наступившей тишине мне пришло в голову, что стоило бы попросить у него денег. Его подпись наверняка бы подействовала.
Жара спила. Начался праздник Кущей, город пьянел от вина и запаха мяса, которое жарилось на жертвенниках.
В царских виноградниках Ваал-Гамона, как всегда об эту пору, были поставлены кущи, то есть шалаши, напоминающие об исходе из Египта, в шалашах обнимались парочки — нередко одного и того же пола. Казалось, ханаанские боги Ваал и Астарта празднуют свое воскрешение.
На украшенном гирляндами кресле восседал увенчанный-виноградным венком Аменхотеп, главный евнух царского гарема, видимо, он мнил себя верховным жрецом этого празднества. По-египетски изящным мановением руки он отправлял пышногрудых дев и узкобедрых юношей в тот или иной шалаш, а вслед за ними — рабов, которые несли туда мехи с вином и блюда со сладостями.
— Ефан, сын Гошайи? — спросил Аменхотеп гортанно, как говорят жители берегов Нила, на что я утвердительно кивнул. — Почему же ты не захватил никого из своих женщин?
Он был, по слухам, новоприобретением двора, подарком фараона царю Соломону; Аменхотепа, тонкого знатока женщин, успели оценить в царском гареме за изысканные манеры, выгодно отличавшие его от здешних надзирателей, грубых и неотесанных.
— Честь и без того слишком высока для меня, — ответил я, — приглашение застало меня врасплох, поэтому я решил, что оно не распространяется на кого-либо еще.