Книга духов
Шрифт:
Через мгновение между ними завязалась такая теплая любовная беседа, что трудно было поверить собственным ушам. Разговор возобновился с той точки, на которой был прерван в прошлый раз – вроде бы с середины фразы; Бертис рассказывал о своем нанимателе (которого терпеть не мог) и своей матери (которую любил). Я поразилась, когда он передал Лил Осе наилучшие пожелания от матушки. И поразилась еще больше, когда Лил Оса отдала ему рубашку, которую брала заштопать. Что за странное подобие семейной жизни разыгрывалось у меня перед глазами?
– Он воображает себя женихом, – зашептала Адалин. – Собственно, он искал ее руки.
– А она?
– Она
Зная, что мы с Адалин прильнули к ее маске, Лидия Смэш позаботилась скорее о том, чтобы мы не соскучились, нежели о своем девственном подопечном, которого охватил трепет при виде ее протяженной наготы.
Она была достаточно любезна, чтобы подсказать юноше, что делать с различными частями его тела – губами, руками и «петушком», как она назвала его член, хотя вид у него был, на мой взгляд, совсем не петушистый. Он был скорее укороченный и тупой, и мальчик управлялся с ним не ловчее, чем щенок с собственными лапами; иными словами, еще не стал ему хозяином. Когда мальчик, ни о чем не подозревая, накинулся на Лидию, она, как прежде Лил Оса, повернула кавалера к нам спиной. И, будучи ведьмой такого могущества, о каком я прежде не слышала и не читала, заставила подняться в воздух тяжелую палку, лежавшую рядом с кроватью. Собственно, это была настоящая дубина.
Пока мальчик, лишенный смекалки и глухой к инстинкту, занимался своим делом, палка зависла над его головой. Раз или два, по воле Лидии, она колыхалась у самого уха мальчика, и тот вздрагивал, ощутив перемещение воздуха. Он весь извертелся, но не увидел палки, которая, как живая, так и метила ему в макушку. Мы с Адалин давились смехом. Мальчик вернулся к своим трудам (судя по виду, это и было тяжким трудом: щеки и грудь его побагровели, капли пота одна за другой скатывались на бедняжку Лидию). Наконец, в кульминационный момент, Лидия уронила палку на медную заднюю спинку кровати; грохот спугнул его мысли, но не тело. Слова и семя изверглись у него одновременно. «Что… что это? Что это за шум?» Оглянувшись и обнаружив палку, он вскочил с постели и принял оборонительную позицию. «Кто… кто там?» Это, конечно, были мы, но он ничего не заподозрил.
Молча одевшись, мальчик ушел.
Лидия отослала нас взмахом руки. Ей нужно было встать, привести в порядок комнату и подготовиться ко второму посетителю. Это был ее постоянный кавалер, Фрэнк Сорвиголова, который платил за то, чтобы она не зналась ни с кем другим, и воображал, будто он у нее единственный. Ему не следовало («ни в коем случае» – предупредила Адалин) знать, что ранее в тот же вечер Лидия, хоть и без особой обходительности, помогла некоему мальчугану сделаться мужчиной.
Зрелище в комнате Синдереллы представляло троякий интерес: 1. Она не снимала одежды. 2. В своей бирюзовой, цвета небес и морской волны, комнате она принимала двоих мужчин, которых желала… 3. …Околдовать.
Эту компанию Синдерелла принимала в своих комнатах на третьем этаже, в задней части Киприан-хауса, как раз под моим чердаком. Там уже находились молодые люди, которые, как полагала Синдерелла, были влюблены друг в друга. Она была права. Даже я, непривычным взглядом, сразу это распознала. И это становилось все очевиднее, потому что ведьма раз, другой, третий наполнила их стаканы из своего графинчика, и на мальчиках (с каждым стаканом они все больше молодели) явственно сказался эффект околдованного вина, высвобождавшего
Ведьма, со своей стороны, оставалась полностью одетой. Ее светлые волосы были уложены в прическу, платье, помидорно-красного цвета с черными аппликациями, сидело безупречно. И все же следить за ее работой было непросто, так как она упорно подделывалась под француженку, и мне, опьяненной пережитым за вечер (о колдовском вине за обедом и портвейне в гостиной уж молчу), пришлось напрягаться, чтобы сдержать смех. Нельзя было обнаруживать себя, ни в коем случае. Этим наблюдательным пунктом годами пользовались бесчисленные сестры. И я, Анри, Генри, Генриетта, не имела права их подвести.
Когда мы прибыли, игра в сравнения уже давно началась. Соперники успели почти полностью обнажиться.
– А теперь, assiet, asie… – Французский не дался Синди, и она продолжила попросту: – Садитесь. Оба. Играем дальше; я есть curieuse [97] , у кого из вас лучше оснащение. Снимите башмаки и чулки. – Мальчики ступили на ковер и взялись за свои башмаки, но Синди уточнила распоряжение: – Non, раздевайте не себя. Раздевайте друг друга.
Они заколебались. Выпили. Пожали плечами и робко продолжили.
97
Любопытная (фр.).
– Быстрей! – скомандовала Синдерелла. – Быстрей, mes guerres.
Тут я едва не прыснула. Вместо обращения «мальчики» или «garçons» она употребила по ошибке слово «войны», чего, однако, никто не понял.
Игра продолжалась. Для чего, разумеется, потребовалось не раз обратиться к графинчику. И – притушить яркие газовые лампы. Но вскоре ведьма была у цели. Мальчики стояли напротив друг друга нагие, их разделял какой-нибудь фут. Синдерелла подозвала их к краю кровати.
– Осталось только одно сравнение, джентльмены.
Из прикроватного комодца Синдерелла вынула белую перчатку. На ее среднем пальце были намечены черными нитками дюймы; на большом пальце тоже имелись какие-то отметки, которых я не различила, но мне пришло в голову, что это тоже дюймы и нужны они для измерения обхвата. Она подозвала мальчиков ближе, еще ближе, совсем близко, так что смогла взять в одну руку их члены; рука в перчатке действовала о привычной сноровкой.
– Ого, – деланно восхитилась она, наблюдая, как менялись в размерах соперники, а вернее, соперничавшие части тела. – Ого, что это… что это у нас там?
Результат она объявила, разумеется, ничейный.
Что она произнесла дальше – заклинание? Может быть, но на совсем уже неудобоваримом французском. Знаю только результат. Мальчики пристально уставились друг на друга.
– Поцелуйтесь, – приказала ведьма.
Дальше дорога к наслаждению пошла под горку. Синдерелла откинулась на подушки и удовлетворенно наблюдала.
– Вперед, – сказала она, – вперед, как спартанцы, по окольной дороге любви.
Мне подумалось, что это un peu excessif [98] , но потом я сообразила, что эти слова предназначались на самом деле для наших ушей.
98
Немного лишнее (фр.).