Книга из человеческой кожи
Шрифт:
Через три дня мы въехали в Арекипу по мосту, который они называли Болоньези. [139] Под ним с ревом мчался бурный поток, в ярости бросаясь на берег и оставляя на огромных щербатых камнях клочья пены.
Я услышала, как Арсе прошептал своим друзьям:
– Что скажете? Покажем бедняжке город, прежде чем ее навсегда запрут в монастыре? Пусть увидит, что церкви есть не только в Венеции.
Они резко свернули направо, и передо мной предстало поразительное зрелище. Я увидела площадь, элегантностью не уступавшую Сан-Марко, но только в два раза больше по размеру. Меня вдруг охватила безумная тоска по дому. Совсем как в Венеции, здешнюю площадь с трех сторон
139
Болонский (итал.).
– Вот чтомы называем храмом в Арекипе» – сообщил мне Арсе.
Джанни дель Бокколе
Если Марчелла выжила после путешествия по горам, то сейчас она уже должна была находиться в монастыре Святой Каталины где перуанские монахини наверняка силой вливали ей в рот святую воду и обвиняли во всех смертных грехах, измываясь над ней только потому, что она была чужестранкой и не принадлежала к их племени. Бедная девочка, в такой глуши у нее не было ни одной знакомой души! Если только она выжила.
Я не мог составить ей компанию. Вместо этого я отважился на самую трудную для меня вещь в мире. Я написал письмо. Письмо prioraмонастыря Святой Каталины. Я рассчитывал, что она сумеет разобраться в итальянском после всех своих литургий на латыни.
Я поведал ей обо всем, что Мингуилло сделал со своей сестрой, с самого начала, не утаивая ничего. Я не силен в грамоте, но все равно у меня вышел список длиной от чердака до подвала. И если теперь prioraсочтет меня полоумным, тут уж я ничего не смогу поделать.
Закончил я свое письмо словами: «Насколько мне известно, хотя знаю я самую малость, ваш монастырь – хорошее место. Думаю, Богу было бы угодно, если бы вы присматривали за Марчеллой, потому что, Господь свидетель, в Венеции ей оставаться небезопасно».
А подписался я просто: Друг.
Марчелла Фазан
После того как я проехалась на муле по площади, меня передали с рук на руки монахиням.
Полуденное солнце палило так, словно намеревалось прожечь в небе дыру, когда мы остановились у дверей. Монастырь казался вылепленным из золотого песка, игрушечной крепостью, выстроенной ребенком на морском берегу. У меня за спиной вся Арекипа свистела, топала ногами и обменивалась сплетнями. Я знала, что наступил тот самый прощальный миг, когда я оказалась меж двух миров, и что вскоре я буду потеряна для мира живых, перейдя в торжественную тишину за стенами монастыря. Я вытянула шею, в последний раз глядя на улицу с домами из светлого камня, с решетчатыми воротами и вычурными балконами. На белом камне ярко-алыми брызгами выделялись бугенвиллии, которые у нас в Венеции отличались пурпурным цветом. Мимо прошла крестьянка, и на ее темно-синей длинной юбке пестрели алые маки. Я с жадностью уставилась на это буйство красок. «А для меня, – с жалостью думала я, – отныне вся жизнь будет окрашена в черно-белые монастырские тона».
Когда я с трудом вылезала из двуколки, мне в голову пришла пронзительная мысль: «А ведь это последняя повозка, на которой я ездила, если не считать той, на которой мой бездыханный труп повлекут в братскую могилу».
«Прощай, повозка», – подумала я. А потом прощания обрушились
Я прощалась со всем, чего больше никогда не услышу: венецианской народной песней, колыбельной, менуэтом, криками торговцев рыбой, руганью гондольеров, жаркой уличной ссорой, топотом бегущих ног, собственным смехом (потому что я знала – изрекать легкомысленные вещи в монастыре считается порочным и безнравственным), голосом молодого человека, который говорил, что любит меня.
А потом arrieroпотянул за шнурок звонка, и под аркой тут же приоткрылась дверь с профилем самой святой Каталины, изображенным выцветшими на солнце красками. В щелочку на нас сквозь синие очки уставилась одетая в черное монахиня. Лицо ее было обезображено, нос с одной стороны прикипел к щеке. Я опустила глаза, каким-то шестым чувством ощутив, что не стоит разглядывать ее столь пристально. Выражение ее собственных глаз за синими стеклами прочесть было невозможно.
– Венецианская Калека? – осведомилась она, и на нижней части ее лица, способной хоть как-то проявлять чувства, отразилось злобное торжество.
Сердце затрепетало у меня в груди, и не столько от ее гнилостного дыхания и грубых слов, сколько от того тона, каким они были сказаны. Лоб мой покрылся липким потом.
– Нам удалось спасти ее для вас, – с гордостью заявил arriero, – хотя она дважды чуть не погибла от холода, punaи собственной слабости. Однако же, благодаря нашей неутомимости, мы имеем возможность благополучно передать ее вам.
– Сам Господь оберегал ее вплоть до этого момента, – невозмутимо ответствовала монахиня. – И ваше вмешательство, каким бы важным оно вам ни представлялось, не имело решительно никакого значения. Мы не платим за доставку, если вы намекаете на это.
При слове «доставка» меня пробрала дрожь.
Я стояла, опустив глаза долу. Мне очень хотелось в туалет, но я была намерена сделать все от меня зависящее, чтобы мои первые слова в новом доме стали более возвышенными, чем вопрос: «Donde estan Iqs…» [140]
140
Где здесь находится… (ucn.)
– Vicaria,почему вы держите бедную девочку на пороге? Ждете, пока она упадет в обморок? – Из-за дверей послышался новый голос, негромкий и интеллигентный.
И рука в черной сутане втащила меня внутрь и прижала к чьей-то груди.
– Добро пожаловать, Марчелла Фазан, – по-итальянски приветствовал меня мягкий и добрый голос. Еще через мгновение я переступила порог сводчатой приемной, уютной комнаты с коврами и цветами, залитой ярким светом ламп.
Vicariaнедовольно пробурчала что-то и повернулась ко мне спиной.Свое раздражение она сорвала на мужчинах, заносивших мой багаж во двор монастыря. Она нетерпеливо подхватила здоровенный короб с повозки и поволокла его внутрь. Мужчины ошеломленно уставились ей вслед: изнуренная и миниатюрная женщина оказалась сильнее любого из них.
Arrieroприветливо кивнул мне, чтобы подбодрить, а остальные мужчины заулыбались и замахали руками на прощание. Но я заметила, как Арсе перекрестился.