Книга колдовства

Риз Джеймс

— Мы призываем тебя, Геркулина! — затянули они. Слова Грания написала для них на чистых листках, вырванных из моей последней «Книги теней»; моя подруга назвала их «девственным пергаменом», и такой материал показался ей самым подходящим.

— Именем всех полновластных богинь и богов, — продолжал хор моих друзей, — именем всех хранителей и спасителей наших, именем всех оберегающих нас духов и милостивых утешителей, именем тайных сил, витающих высоко в Эмпиреях, мы призываем тебя предстать пред нашими очами, немедленно и безотлагательно, в пристойном и благообразном виде, бесшумно и не причиняя нам вреда!

Чего, интересно, они опасались? Что я появлюсь в виде нового урагана?

Так или иначе, они читали заклинание по три раза, от начала до конца, три ночи подряд. А поскольку я все не приходила, они стали добавлять в

него всевозможные имена, почерпнутые из «Книг теней».

— Муэрте, Етам, Тетесем, Запс! — Эти имена употребляла некая сестра из Сарагосы, и от них на поверхности любой жидкости появлялись изображения разных фигур. Или вот еще: — Настоящим умоляем тебя, произнося имя Бога Живого: Эль, Эхоме, Этрха, Эйел ашер, Эйех Адонай Тетраграмматон Садай Агиос отер Агла [268] исхирос атанатос аминь аминь аминь!

268

Агла — каббалистическое сокращение выражения «Атах Гибор Леолам Адонай», означающего: «Ты, о Господь, всесилен вовеки». Согласно «Тройственной книге» графа Сен-Жермена, это имя уберегло Лота и его семью при гибели Содома и Гоморры.

Потом они прибегли к своего рода диалогической форме заклинаний. На возглас «Галатим, галата, кайо, кайла!» следовало отвечать: «Йо Зати, Зата, Аббати, Аббата, Агла!»

Кроме того, они попробовали воспользоваться трескучей бессмысленной фразой, дошедшей до нас из тринадцатого века, посредством которой маг Салатин якобы призывал демонов.

— Багаби, лака башабе, Ламак кахи ашабабе, Каррелиос… — Ну и так далее.

Все это казалось полной бессмыслицей. Однако часть этой абракадабры — непонятно, какая — все-таки подействовала.

Смерть — это смерть, но быть мертвой означает пребывать в состоянии сонной грезы. Во всяком случае, так случилось со мной. И первое, что пробудило меня от смертного сна, это звон колоколов. Латунные корабельные колокола звонили на верхней площадке нашего Логова ведьм. Было уже далеко за полночь, но до утра еще оставалось какое-то время: известно, что предрассветные часы наиболее благоприятны для призывания духов. Юный месяц освещал разрушенный город. Когда колокола разбудили меня, я очнулась на втором этаже, в комнате, где так любила дремать, расслабившись. Да, в той самой моей любимой комнате… вернее, не моей, а нашей. И когда я проснулась, то почувствовала, что перестала быть мертвой (назовите мое нынешнее состояние так, как вам будет угодно) и спускаюсь на землю. Конечно, не в буквальном смысле. Разумеется, я не рухнула с высоты на лежащие посреди комнаты мертвые тела, как падающая с небесной тверди звезда. Нет, скорее имело место некое действие, означающее изменение состояния, и смысл его противоположен понятию «вознесение».

Сначала я не могла ни видеть, ни думать. Но я могла слышать и различала произносимые нараспев слова, черпая из них силу — не столько из самих слов, сколько из голосов. Воля — вот в чем я нуждалась. Она крайне важна в таких ситуациях, причем и у тех, кто призывает гостей из иллюзорного мира, и у того, кого призывают. Своей волей они увлекли меня вниз, к покинутому дому, а я своей волей вошла в позаимствованное чужое тело.

Это было просто — не сложнее, чем вытеснить некий объем воды. Моя отливающая серебром душа поменялась местами с незначительным количеством тонкой субстанции, еще сохранившимся в трупе. Правда, впоследствии мне довелось узнать, что иногда остатки отлетающей души испытывают беспокойство и сопротивляются, но такое противодействие можно легко преодолеть. Это происходит оттого, что иногда, увы, остаточного серебра в телах скапливается слишком много. В таких случаях мне приходится занимать тело вместе с уходящей душой прежнего владельца. Но мы уживаемся, и чаще всего мирно. Хотя порой случаются стычки, и весьма неприятные. Все зависит от состояния духа новоявленного покойника. В итоге освободившееся тело все равно остается за мной, и я могу спокойно его использовать, если хочу. То есть могу дать ему новую жизнь. Посредством такого заимствования мне и удалось стать чем-то средним между божеством и призраком. Еще раз добавлю: называйте меня так, как вам заблагорассудится. Мне это в высшей степени безразлично.

На пятую ночь, во время

второго чтения заклинаний, я проснулась от голоса Грании. Он звучал в абсолютной тишине. Прежде я лишь слушала, ибо еще не набрала достаточно сил, чтобы обнаружить свое присутствие. Но теперь я собралась предпринять первый шаг: очень уж мне захотелось… Мои друзья закончили читать, и было заметно, что ритуал утомил их. Даже Леопольдина устала. Она заметила мое присутствие, но ничего не сказала Грании, боясь обмануться и зря обнадежить ее. В ту ночь моя троица очень старалась утешить ее. Они говорили, что Грания, как и они сами, уже сделала все возможное, что пора покончить с этим, то есть с заклинаниями и мертвецами, поскольку первые не действуют, а вторые вот-вот начнут разлагаться. В особенности вдова. Дело в том, что мухи, проникшие в помещение, отложили личинки в уязвимые места тела — в глаза, рот и так далее. (Моряк, к счастью, оставался свежим и упругим, как живой.) Охваченная горем Грания не поддавалась на уговоры и собиралась прочесть заклинания еще дважды, как положено, а если понадобится, без их участия и помощи. Именно поэтому я услышала только ее голос — и, клянусь, трудно представить себе нечто более странное, нежели это пробуждение, этот медленный переход от смерти к бодрствованию. Итак, я вернулась на землю, исполненная решимости проявить себя.

Сама ли я выбрала молодого моряка? Пожалуй, да. Потом, значительно позже, мы часто смеялись над этим, и я говорила, что стала очень послушным духом: мне было велено явиться «в пристойном и благообразном виде», и я не дерзнула ослушаться. Тот моряк и вправду был очень пристоен и благообразен, несмотря на то, что смерть уже несколько дней делала свое черное дело. В общем, на пятую ночь после того, как мои друзья начали магический ритуал призывания меня из потустороннего мира, я очнулась — не знаю, по своей воле или нет, — в теле юного матроса. Прежний владелец этого тела искал смерти, а я желала обратного. Я слышала голос Грании, но не имела сил полностью овладеть телом матроса и управлять им, смотреть его зелеными глазами, говорить его красивым низким голосом, передвигаться с помощью его, увы, день ото дня слабеющих мышц — то есть делать все, что я с легкостью могу делать теперь, невзирая на ухудшающееся состояние тел, принимающих меня «на постой». Когда они становятся совсем никудышными, я возвращаюсь обратно в вечность, где засыпаю в ожидании нового призыва.

Итак, пятая ночь прошла. К счастью, мне повезло, и моя возлюбленная не раздумала продолжать чтение заклинания.

На шестую ночь все повторилось. Я проснулась. Опустилась на землю. Проникла в тело матроса. Услышала, как Грания читает заклятия — на сей раз грустно и нерешительно, чего я не замечала за ней прежде. Неужели она потеряла надежду? Впоследствии я узнала, что этого не случилось, но сама мысль придала мне силы, и я заставила покойника поднять веки — однако лишь для того, чтобы увидеть обтянутую белым платьем спину Грании, покидающей комнату.

Там горели всего лишь лампа да несколько свечей, и в их свете я увидала, что вдовы рядом со мной больше нет. Моряка Грании оставили еще на один день. И я поняла: теперь или никогда. Я начала с костей и продвигалась далее к мышцам, стараясь овладеть всем телом матроса. Вскоре мне удалось встать, покачиваясь. Это была я — точнее, это был он — или, еще точнее, это был его труп, причем обнаженный, потому что Грания омывала и умащивала его благовониями, чтобы подготовить к моему пришествию. Вскоре я поняла, что моя неловкость относится исключительно к телу, не затрагивая душу; вначале я двигалась довольно неуклюже. Я осмотрелась чужими глазами и поняла, где нахожусь. А затем чужими ушами услышала — да, именно услышала — слезы Грании. Там. Внизу. На первом этаже.

И я пошла туда, где моя подруга с трудом сдерживала рыдания. Вниз по лестнице. Я помедлила в темноте у двери нашей комнаты и прислушалась. И… О, если бы сердце матроса было наполнено кровью и продолжало биться, оно бы разорвалось на части — такую грустную и протяжную похоронную песню пела Грания.

В тон ей, будто бы откликаясь на этот горестный плач, прозвучал тихий скрип открываемой двери, когда морячок, то есть его тело… нет, когда я сама вошла в спальню. Полная луна, поднявшаяся высоко над горизонтом, заливала комнату голубым сиянием. Наверное, именно из-за этого Грания светилась, когда медленно вставала с постели, чтобы раскрыть мне объятия и прошептать, что я вернулась домой.