Книга крови 6
Шрифт:
Локки смотрел, как следующее тело было сброшено в общую могилу, а за ним еще одно.
Бьенстрем, стоя на дальнем краю ямы, закуривал сигарету. Он поймал взгляд Локки:
– Вот так, – сказал он.
Из-за спины Локки подал голос Тетельман:
– Мы думали, ты уже не вернешься, – сказал он, видимо, пытаясь как-то объяснить свой альянс с Бьенстремом.
– Стампф умер, – сказал Локки.
– Ну, что ж, нам больше достанется, – Тетельман подошел к нему и положил руку на плечо. Локки не ответил: он все смотрел вниз на тела, которые уже засыпали известью, не обращая внимания на теплую струйку,
Сумерки над башнями
«Twilight At The Towers» перевод В. Шитикова
Фотографии Мироненко, которые Балларду показали в Мюнхене, мало о чем говорили. Только на одной или двух можно было разобрать лицо агента КГБ, а все остальные были крупнозернистыми и в пятнах, не отражая облика человека. Баллард не очень расстроился. Из своего обширного и подчас горького опыта он знал, сколь обманчивой бывает внешность; но ведь имеются и другие способности – остатки тех чувств, что атрофировались к нашему времени – которые он умел задействовать и с их помощью разнюхивал самые мелкие признаки обмана. Этими способностями он и воспользуется при встрече с Мироненко и добьется от него правды.
Правды? Здесь вообще какая-то головоломка, и не лучшей ли тактикой была бы искренность? Сергей Захарович Мироненко одиннадцать лет возглавлял отдел «С» в Управлении КГБ, и имел доступ к самой засекреченной информации о распределении тайной агентуры Советов на Западе. В течение последних недель, однако, он разочаровался в своих нынешних начальниках, и был готов преступить долг, что стало известно британским секретным службам. Взамен немалых усилий, которые будут предприняты в его интересах, он обязался действовать в качестве агента против КГБ в течении трех месяцев, после чего он будет принят в объятия демократии и спрятан там, куда не смогут добраться его мстительные владыки. Балларду нужно будет встретиться с этим русским один на один, чтобы попытаться установить, насколько искренним является его отход от идеологии. Ответ следует искать не в словах Мироненко, Баллард знал это наверняка, а в едва заметных оттенках его поведения, которые мог бы уловить лишь инстинкт.
В свое время эта головоломка показалась бы Балларду увлекательной, когда каждая его мысль разматывает новый виток с запутанного клубка загадки. Но такие заключения принадлежали человеку, убежденному, что его действия оказывают решающее влияние на ход мировых событий. Теперь он был мудрее. Агенты и Запада, и Востока корпели над своей секретной рутиной из года в год. Составляли заговоры, кривили душой, время от времени (хотя и редко) проливали чью-нибудь кровь. Они знали и паническое бегство, и обмен пленными, и маленькие тактические победы. Но в результате все оставалось примерно в том же положении, как и всегда.
Взять, к примеру, хоть этот город. Впервые Баллард попал в Берлин в 1969 году. Ему было двадцать девять, годы тренировок сделали его тело здоровым и не чуждым удовольствий. Но здесь ему не было комфортно. Он не воспринимал очарования этого продуваемого всеми ветрами города. Город забрал себе Оделла, его коллегу в первые два года, как бы в доказательство своей пагубности, и однажды Баллард почувствовал себя потерянным
Он нашел Мироненко в картинной галерее, и – он был прав! – фотографии действительно врали. Русский выглядел старше своих сорока шести, и более болезненным, чем на тех украденных снимках. Ни один из них не подал виду, что они знакомы. Они бродили между картин битых полчаса, причем Мироненко проявлял большой и, по всей видимости, подлинный интерес к произведениям. Только убедившись в том, что за ними нет слежки, Мироненко покинул здание и повел Балларда в укромное предместье Далем в их общую резиденцию. Там они устроились в маленькой нетопленной кухне, и начали разговор.
Мироненко не очень уверенно владел английским, хотя Балларду показалось, что в его трудностях больше тактики, чем незнания грамматики. Вполне вероятно, что и в разговоре на русском за таким фасадом мог прятаться более серьезный противник, чем это казалось на первый взгляд. Но, несмотря на трудности с языком, признание Мироненко было недвусмысленным.
– Я больше не коммунист, – заявил он без обиняков.
– Вот здесь, – он ткнул себя в грудь, – я не член партии уже много лет.
Он достал из кармана носовой платок и стянул с руки перчатку; в платке был завернут пузырек с таблетками.
– Извините, – сказал он, вытряхивая таблетки. – У меня сильные боли. В голове, в руках.
Баллард подождал, пока тот проглотит свои пилюли, затем спросил:
– Что заставило вас усомниться?
Русский спрятал платок с пузырьком, его широкое лицо ничего не выражало.
– Как человек теряет свою… свою веру? – сказал он. – Это то, что я видел слишком много раз или слишком мало?
Он посмотрел в лицо Балларду, пытаясь определить, дошел ли до него смысл его сбивчивой фразы. Не найдя тому подтверждений, он попробовал еще раз.
– Я думаю, что человек, не чувствующий себя потерянным, – потерян.
Мироненко изложил парадокс весьма элегантно. Подозрения Балларда относительно его настоящего владения английским подтвердились.
– Сейчас вы чувствуете себя потерянным? – спросил Баллард.
Мироненко не ответил. Он стащил вторую перчатку и начал разглядывать свои руки. По-видимому, таблетки не облегчили его страданий. Он сжимал и разжимал кулаки, как больной артритом, проверяющий свое состояние. Наконец, он поднял голову и сказал:
– Меня учили, что у Партии есть ответы на все вопросы. Это избавляло меня от страха.
– А теперь?
– Теперь? – переспросил он. – Теперь меня посещают странные мысли. Они приходят из ниоткуда…
– Продолжайте, – сказал Баллард.
Мироненко слабо улыбнулся.
– Вы должны знать меня всего насквозь, ведь так? Даже мои мысли?
– Конечно.
Мироненко кивнул.
– С нами будет то же самое, – сказал он затем и, сделав паузу, продолжил. – Иногда мне кажется, что я должен раскрыться. Вы меня понимаете? Я должен разломаться, внутри меня все клокочет. И это пугает меня, Баллард. Мне кажется, они должны видеть, насколько я их ненавижу.