Книга магов (антология)

Наумова Марина Всеволодовна

— Ну вот, там еще на два булька было… — растерянно сказал он. — Иди ты со своим Уфимовым сама знаешь куда… Ни ты, ни я ни хрена не смыслим в ядерной физике… И вообще никто ничего ни в чем не смыслит… просто бывают вещи необъяснимые, и все, и точка… И не хочу я больше ничего объяснять…

— А если я знаю, почему опыты оказались неудачными? Они другими просто не могли быть! — Алиску понесло, и она ощутила настоящую радость полета. — Добровольцы честно тужились и получали деньги за каждый академический час, а это же чушь собачья! Чтобы испускать ментальный импульс, в первую очередь нужна сильная

эмоция, понимаете? А откуда у них эмоции, если им за академический час платят?

— Послушай, не звезди… Сходи лучше, возьми бутылек… — тихо попросил Шемет.

— В другой раз! Вы что, действительно не понимаете, что значит статья Уфимова? Это ведь — пять процентов на поверхности! Для дураков, которые читают такие журналы! А девяносто пять — настоящая научная база! Для профессионалов!

— Ага — для тебя…

— Эти опыты нельзя было проводить на белых мышках! — Алиска треснула кулаком по столу. — Для них нужно стихийное бедствие, пожар, наводнение, я не знаю что! Почему у Калиостро получилось, а у Шемета не получилось? Потому что Калиостро сделал ставку на эмоции! Когда его Екатерина выперла из Петербурга, он сказал, что уедет сразу через семь застав! И его ждали сразу на семи заставах! Он сконцентрировал сильный импульс в узком пространстве — и это уже было измененное пространство, как у Уфимова! Его увидели на семи заставах, потому что люди безумно хотели его увидеть! Вот! А чего хотели добровольцы?! Получить за два академических часа и свалить поскорее!

— Так что — мне их на сковородке поджаривать?! — вдруг заорал Шемет и тоже грохнул кулаком по столу. — Есть же еще и этика!

— Да! Есть! И должен прийти человек, который назовет вещи своими именами! Вранье — враньем и предательство — предательством! Вот тогда и будет этика!

— И что же это за человек?!

Наверно, Шемет ждал новой порции отвлеченных рассуждений и гуманно дал собеседнице время выстроить несколько фраз, насыщенных полемическим задором.

— Это — я… — негромко произнесла Алиска. — Посмотрите на меня, Аркадий Андреевич, только внимательно… Смотрите… Это — я… Вы даже не представляете, сколько во мне сейчас силы!.. Вы просто не знаете, сколько силы в ожидании… Я разбудила ожидание, понимаете? Сто человек изо всех сил ждут… ну, как же вам это объяснить?

— Тебя — ждут? — Он не поверил и правильно сделал.

Если бы поверил или притворился, что поверил, — Алиска

опять заговорила бы, и все кончилось бы сползающим в тупое и взаимное непонимание спором.

Но она сжала кулачки и разом ударила ими о столешницу. Откуда она знала, что необходим удар, что требуется мгновенное напряжение всего тела? Особенно — рта, губ, до боли в челюстях? И голову запрокинуть? Таким убедительным движением вскинуть подбородок, что и Шемет невольно сделал то же самое?

Они увидели синюю темноту, увидели тусклые проблески, висящие неровными рядами, увидели смуглое узкое лицо и грязную повязку, что захватывала подбородок и щеку. По краю холщовой полосы шла кайма засохшей крови. Прихваченные повязкой жесткие черные волосы топорщились, как ежиные иголки.

Этот невысокий худощавый воин в кожаной броне положил обе руки на незримую рукоять меча. Чуть поворачивая голову, воин искал источник звука. И чем вернее

определялось направление, тем сильнее сжимались пальцы.

— Ну вот же он… — прошептала Алиска. — Звучит, слышите? Звучит!

Марина и Сергей Дяченко

Горелая Башня

Никогда не знаешь, где тебя подстережет неприятность.

Скатываясь с моста, фургон угодил колесом в выбоину, старенький кузов содрогнулся, и Гай ясно услышал грохот опрокинувшейся клетки. Пришлось остановить машину, чертыхаясь.

Стояло июньское утро, от реки тянуло рыбой, но не противно, как это бывает на общей кухне, а свежо и вкусно, будто на рыбалке, когда вода лежит зеркалом и упругое рыбье тело прыгает в росистой траве. В кустарнике у самой дороги сидела и рассуждала незнакомая зеленоватая птаха, и монолог ее настраивал на миролюбивый лад; Гай прищурился на невысокое солнце и с удовольствием подумал о длинном и спокойном дне, который принадлежит ему от этого вот утра и до самой ночи, весь день — неспешная дорога, потому как торопиться некуда…

Гай не знал, что упавшая в кузове клетка от удара потеряла крышку и черная с блеском нутрия, обозначенная в накладной числом со многими нолями, оказалась, таким образом, на полпути к свободе. Гай не знал этого и беспечно распахнул железные дверцы кузова; ценный зверь вывалился ему под ноги и, отбежав на несколько шагов, замер между своим испуганным тюремщиком и берегом неширокой реки.

Нутрия ошалела от тряски и грохота и потому, оказавшись на воле, не сразу сориентировалась. К несчастью, Гай сориентировался еще позже.

— Крыса, — сказал он с фальшивой нежностью, делая шаг по направлению к беглянке. — Хорошая моя крыска…

В следующий момент он кинулся — неистово, словно желая заслужить лавры всех вратарей мира; он норовил ухватить за черный голый хвост, но поймал только воздух и немного травы. Нутрия, не будь дурна, метнулась к берегу и без брызг ушла в воду. Некоторое время Гай видел ее голову, а потом и голова скрылась под мостом.

Несколько минут он просто сидел на берегу. Что называется, опустились руки. Потом, сжав зубы, поднялся и вернулся к фургону; пустая клетка без крышки лежала на боку, прочие были целы, и девять желтозубых тварей поглядывали на Гая со злорадством.

Вернувшись к берегу, он лег на живот и заглянул под мост. На замшелых камнях играли блики; под самым брюхом моста было и вовсе темно — как на Гаевой душе. Потому что как минимум половина заработка… заработка ЗА ВСЕ ЛЕТО. И половина его канула в воду. В прямом и переносном… да что там, тьфу.

— Ты что-то потерял?

На дороге, даже и пустынной, подчас случаются путники, даже и любопытные. Ничего странного в этом голосе не было — но Гай напрягся. И спустя секунду понял, что оборачиваться и отвечать очень, ну очень не хочется. А вовсе не отвечать — невежливо; потому, поколебавшись, он отозвался, все еще лежа на животе: