Книга Мануэля

Кортасар Хулио

– Нет, старина, собрание остается, каким было, включая тот кусочек жизни, который нам досталось прожить.

– Более того, – сказал Патрисио, – с твоими изысканными вставочками никто в

конце концов ни черта не поймет, если альбом попадет ему в руки.

– Мануэль поймет, – сказал я, – Мануэль когда-нибудь поймет. А теперь я пошел, уже поздно, мне надо сходить за пластинкой Джонни Митчелл, которую мне обещали, и продолжать приведение в порядок того, что нам оставил мой друг.

– В такой вот последовательности? – сказал Патрисио, глядя ему в глаза. – Сперва твоя Джонни до бесконечности, а уж затем то?

– Не знаю, – сказал Андрес, – будет ли так или наоборот, но будут эти два дела, будут всегда. Во всяком случае, могу перед уходом оставить тебе кое-что, чтобы ты это включил в книгу Мануэля, – начинается с кувшина воды.

Лонштейн медленно наполнил кувшин водой и поставил на один из свободных столов; в зале номер три он был один, хромой Тергов не придет ему помогать раньше одиннадцати вечера. Не вынимая изо рта сигарету, он подошел к трупу,

лежавшему на столе номер пять, и откинул простыню. Он так привык раздевать покойников, что без труда снял с него прилипший пиджак, брюки, превратив его в тело, которое будет вымыто губкой и детергентом, пока не станет белым, чистым, все следы истории уничтожены, все темноватые пятна удалены, вся слюна осушена. Словно иронически наблюдая за работой раввинчика, из-под век покойного блеснули две искорки, голова на резиновой подушке как будто приподнялась, чтобы лучше разглядеть, чтобы медленно его пугать. Померещилось, подумал Лонштейн, в тебе, братец, уже ничто не изменится. В любом случае, глаза тебе закрою не я, пусть это делает тот, кто положит тебя в гроб. Лежи спокойно, спешить некуда. Видишь, где довелось нам встретиться, никто не поверит, никто нам не поверит, что все это было. Такая уж выпала нам доля, подумай, ты здесь, и я стою с губкой, да, ты прав, люди подумают, что мы все это выдумали.

Париж, Сеньон, 1969 – 1972