Книга мертвых

Престон Дуглас

Имхоф подался вперед.

– Если заключенный каким-то образом продемонстрировал отсутствие уважения – речь идет не о чем-то личном, а именно об уважении к данному учреждению, – я должен об этом знать.

– Его слова были обычным дерьмом, и мне не хотелось бы произносить их еще раз.

– И тем не менее мне хотелось бы их услышать.

Заключенный, конечно же, ничего не говорил. В этом-то и заключалась проблема.

– Ну, он назвал вас наливающимся пивом нацистским ублюдком, сравнивал вас с Бошем и Краутом – что-то в этом роде.

Имхоф нахмурился, и Коффи понял, что попал в точку.

– Что

еще он говорил? – тихо поинтересовался начальник тюрьмы.

– Очень грубые вещи. Что-то о размере вашего… Впрочем, подробностей я не помню.

В комнате повисла гнетущая тишина. Козлиная бородка Имхофа слегка подрагивала.

– Я же сказал – обычная чушь. Однако это свидетельствует о том, что заключенный не увидел для себя пользы от сотрудничества с нами. А знаете почему? Будет он отвечать на наши вопросы или не будет, будет проявлять уважение к вам и вашему учреждению или нет – для него ничего не изменится. И с этим нужно что-то делать. Он должен понять, что неправильный выбор повлечет за собой серьезные последствия. И еще одно: его необходимо содержать в полной, абсолютной изоляции. Нельзя позволить ему передавать какие-либо сообщения на волю. Появились предположения, что он контактирует со своим братом, который находится в бегах. Поэтому никаких телефонных звонков, никаких встреч с адвокатом – полное отсутствие общения с внешним миром. Мы ведь не хотим, чтобы отсутствие бдительности стало причиной еще большего зла. Вы понимаете, что я имею в виду, сэр?

– Конечно, понимаю.

– Хорошо. Его необходимо заставить увидеть преимущества сотрудничества. Мне бы очень хотелось поработать с ним резиновой дубинкой и хлыстом – меньшего он не заслуживает, – но, к несчастью, это невозможно. Ведь мы же не хотим, чтобы на суде вдруг всплыли неприятные для нас подробности? Он, может, и сумасшедший, но не идиот. Такому парню, как он, нельзя давать ни одного шанса. У него достаточно денег, чтобы сделать своим адвокатом Джонни Кохрана.

Коффи замолчал, потому что впервые за все время беседы увидел на лице Имхофа улыбку. И эта улыбка, и выражение ледяных голубых глаз начальника тюрьмы обдали специального агента холодом.

– Я понял, в чем ваша проблема, агент Коффи. Заключенному необходимо продемонстрировать ценность сотрудничества. Я лично позабочусь об этом.

Глава 8

Тем самым утром, на которое было назначено вскрытие гробницы Сенефа, Нора вошла в просторный кабинет Мензиса и увидела шефа сидящим в своем любимом кресле и занятым беседой с каким-то молодым человеком. Заметив ее, Мензис и его гость тут же поднялись с места.

– Нора, – сказал Мензис, – разреши представить тебе доктора Эдриана Уичерли, того самого египтолога, о котором я тебе говорил. Эдриан, это доктор Нора Келли.

Уичерли с улыбкой наклонил голову, и Нора отметила, что выглядит он безукоризненно: костюм с Сэвил-роу, дорогие туфли, клубный галстук. Единственной вольностью в его облике казалась густая копна каштановых волос. Завершая беглый осмотр, Нора задержала взгляд на удивительно красивом лице Уичерли: ямочки на щеках, ясные голубые глаза и безупречно белые зубы. На вид ему было не более тридцати.

– Чрезвычайно рад с вами познакомиться, доктор Келли, – произнес он с изысканным оксбриджским акцентом и, осторожно пожав

Норе руку, одарил ее еще одной ослепительной улыбкой.

– Взаимно. И, пожалуйста, зовите меня Норой.

– Конечно, Нора. Простите мне этот официальный тон – из-за своего старомодного воспитания я чувствую себя не совсем в своей тарелке по эту сторону океана. Я лишь хотел сказать: просто потрясающе, что я здесь и буду заниматься этим проектом!

Потрясающе! Нора с трудом сдержала улыбку: Эдриан Уичерли казался почти карикатурой на тот тип молодого экстравагантного британца, который, как она считала, вряд ли можно было найти где-то еще, кроме романов Вудхауса.

– У Эдриана потрясающие рекомендации, – сообщил Мензис. – Он защитил докторскую диссертацию в Оксфорде, руководил раскопками гробницы KV-42 в Долине царей, был профессором египтологии в Кембридже, написал монографию «Фараоны Двадцатой династии».

Нора с уважением посмотрела на Уичерли. Он был удивительно молод для ученого с такими заслугами.

– Впечатляет…

Уичерли изобразил смущение:

– Это всего лишь академическая чепуха, не стоит придавать ей значение.

– Не скажите. – Мензис взглянул на часы. – В десять у нас назначена встреча с представителем отдела эксплуатации. Насколько я понимаю, никто точно не знает, где сейчас находится гробница Сенефа. Единственное, что можно сказать с уверенностью, – это что она была заложена кирпичом и с тех пор никто не имел к ней доступа. Нам придется ломать стену.

– Звучит интригующе, – пробормотал Уичерли. – Я ощущаю себя прямо-таки Говардом Картером.

Старая, отделанная медью лифтовая кабинка спускалась вниз, скрежеща и постанывая. Выйдя из лифта у отдела эксплуатации, они миновали машинное отделение, плотницкую и, наконец, подошли к открытой двери, ведущей в тесный кабинет. Сидевший за столом человечек внимательно изучал сложенные перед ним стопкой чертежи. Мензис постучал по филенке, и хозяин кабинета вышел из-за стола.

– Хочу представить вам обоим мистера Симуса Маккоркла, – сказал Мензис. – Он знает о планировке музея, пожалуй, больше, чем кто-либо из ныне живущих людей.

– Хотя и это совсем не много, – произнес Маккоркл. Это был человек невысокого роста, лет пятидесяти на вид, с тонким кельтским лицом и высоким пронзительным голосом.

Закончив церемонию знакомства, Мензис повернулся к Маккорклу.

– Вы нашли нашу гробницу?

– Думаю, да. – Маккоркл кивком указал на кипу старых чертежей. – Не так-то просто отыскать что-либо в этих старых развалинах.

– Почему же? – поинтересовался Уичерли.

Маккоркл скатал верхний чертеж в трубку.

– Музей состоит из тридцати четырех связанных между собой зданий, расположенных на территории свыше шести акров. Общая площадь всех помещений – более двух миллионов квадратных футов, протяженность коридоров – восемнадцать миль, не считая подземных туннелей, которые никто еще не потрудился как следует изучить и нанести на чертежи. Я как-то попытался подсчитать, сколько здесь комнат: дошел до тысячи и бросил. Музей постоянно строился и перестраивался все сто сорок лет своего существования. Такова особенность всех музеев: коллекции переносятся с места на место, одни помещения объединяются, другие разделяются и переименовываются. И многие из этих изменений не отражаются на чертежах.