Книга Номада
Шрифт:
Легкость на подъем обретается воином в дороге, если дорога достаточно длинна по сравнению с пребыванием в пунктах назначения, она создается не только выходом из привязанностей, но и утратой массы покоя. Как принято писать в соболезнованиях: «Мы понесли тяжелую утрату». Тяжесть утраты обусловлена как раз тем, что в сброшенном балласте остается не только груз забот, но и весомость бытия, уверенность в своей собственной самости. Набор первой номадической сопровождается неизбежным чувством никомуненужности, которое следует преодолевать как звуковой барьер. Но уже первая щемящая нота (огромное небо затягивается тучами, или зевает
Но и преодоление звукового барьера еще не гарантирует истинной пустоты. «Если в поисках своего места в жизни ты наткнулся на очередь — знай, что ты забрел не туда» — гласит одна из заповедей номада. Дальнейший путь пролегает через разреженное облако маргиналов. Они выброшены из черты оседлости, оторваны от социального тела, но все же сбиваются в стаи (в тусовки, банды, таборы). Они держатся поодаль, но движутся параллельно общему курсу Weltlauf и потому отчетливо идентифицируются как анти-частицы, асоциальные элементы. Изгои, бродяги, уголовный мир. Ускорение, недостаточное для отрыва, хотя и приводит к отрицанию моральных норм устойчивой социальности (экзистенциальной оседлости), но все же стая имеет свои волчьи законы и связана страхом их нарушить.
На малых скоростях, где число степеней свободы ограничено, всегда существуют точки кристаллизации и вокруг них взлетающая и оседающая пыль унесенные ветром, лишенные суверенности самопричинения. В определенные периоды истории, когда происходит общее ослабление социальных связей (революции, гражданские войны, обвал столпов нравственности), мы видим повышенную концентрацию неприкаянных. Из них лишь немногие обретают устойчивость в движении, свой Дом Бытия на колесах, большинство готово променять ужас неприкаянности на любую степень послушания. Только истинный номад, доброволец и профессионал неприкаянности готов к ежедневному началу бытия-заново.
5. Три истории о Клирике
Эти три история, неприхотливые в литературном отношении и лишь отчасти документальные, весьма полезны для иллюстрации вышеизложенного и для пояснения дальнейших разрозненных мыслей.
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ
Леха Шалый с бригадой катал работали на поезде Архангельск — Киев, собирая «налоги» с вахтовиков. К беспределу был не склонен, оставляя обираемым как минимум половину. Слишком большие компании обычно не трогал, хотя по настроению мог пойти и на риск. Леху уважали за правильную интуицию (пруху),
День, когда произошла встреча с Клириком, начался как обычно. Проводник вагона объяснил, какие купе следует трясти; пятое было последним. Леха и двое его ребят открыли дверь специальным ключом, Шалый привычно поинтересовался, все ли хотят доехать до дому живыми. Трое вахтовиков-нефтяников, быстро перепробовав все возможные возражения от угроз до причитаний («целый месяц вкалывал», «дома дети малые»), смирились перед более убедительными аргументами, среди которых был и пистолет. Тем более что Леха объяснил: сами не отдадите сколько надо — обшманаем и все заберем.
Четвертый попутчик, лежа на верхней полке, с интересом наблюдал за происходящим.
— Ты чего разлегся? Давай слезай и плати.
— А сколько с меня? — поинтересовался пассажир.
— Сам называй половину. Только учти, попробуешь зажать — заберем все.
Человек приветливо взглянул на Леху:
— Я-то не совру. А ты возьмешь половину? Иначе фарту не будет, ребята знают, — спрыгивая с полки, четвертый пассажир подмигнул спутникам бригадира.
— Слово, — ответил Леха, окидывая взглядом потрепанные джинсы и еще более потрепанный чемоданчик, доставаемый с багажной полки.
Человек открыл чемодан, извлек из него сменную рубашку, шерстяные носки, складную удочку, Библию и, наконец, кошелек. Из кошелька он вытащил монетку и протянул Лехе.
— Что это? — спросил бригадир.
— Это десять эскудо, португальская денежка.
Леха кивнул ребятам, те без лишних слов похлопали фраера по карманам и развели руками. Бригадир швырнул монетку в раскрытый чемодан и повернулся, чтобы уйти.
— А слово? — лучезарно улыбаясь, спросил человек.
— Что слово?
— Ты обещал взять половину? Бери.
Каталы недоумевающе посмотрели на странного пассажира. Тот пожал плечами:
— Мне-то что. Тебе же с ребятами фарту не будет. Вдруг пруха возьмет и кончится? И что вам тогда этот поезд?
— Во дает, чудила, — не выдержал один из нефтяников. Однако бригада молчала, сообразив, что происходит что-то неладное.
— Прикинь, Леха, видать, не фраер, — пробормотал напарник.
— Почем курс твоей паскуды? — спросил Леха.
— Девяносто семь копеек за десять — на вчерашний день.
Помолчав секунду Леха Шалый выругался и произнес:
— Ну что ж, мужик, ты выиграл. Штуку возьмешь?
— Нет, спасибо, Алексей, каждому свое. Я не в обиде. Вот просьба небольшая к тебе есть.
— Ну, говори.
— Видишь ли, мне не очень надо в Киев. То есть я не спешу. Давай я сойду с вами, ты меня покормишь ужином, а завтра посадишь на следующий поезд. Идет?
— Ты о чем, в натуре, говоришь?
— Я правда не спешу. А вот выпить и перекусить не помешает. Кстати, подарок примешь от меня?
— Какой подарок? — Леха Шалый снова ничего не понимал.
— Да вот эту книжку. Возьми.
Леха растерянно повертел в руках Библию и покачал головой:
— Тебе нужнее. Мне некогда такие книжки читать.
— Я ее и так наизусть помню. Так что тебе нужнее, тем более что там про тебя написано.
— Ты съехал, что ли?
— Ну давай проверим. Если ты, конечно, не очень торопишься. Раскрой наугад.
Бригадир катал Леха Шалый, немало повидавший на своем веку, послушно раскрыл книгу: