Книга Нового Солнца. Том 1

Вулф Джин Родман

– Кто говорит? Я слышу мужской голос, а мужчины не вижу. Кто вы такие?

– Я здесь, – отозвался я, распахивая плащ и откидывая капюшон. – Слева от вас. Просто я одет в черное.

– Так-так, в черное. Кто умирает? Не маленькая со светлыми волосами… Крупная, с золотисто-рыжими. У нас только вино и огонь. Других лекарств нет. Обойдите с той стороны – там лестница.

Я сделал, как она велела. Каменная стена закрыла низкую луну, оставив нас в полной темноте, но я наткнулся на грубые ступени, должно быть, сложенные из обломков других зданий. Я привязал коней и понес Ио-ленту наверх. Доркас шла впереди, нащупывая дорогу и предупреждая меня в опасных местах.

Крыша

оказалась не плоской. Наклон был достаточно сильным, так что на каждом шагу я боялся свалиться. Судя по всему, эту неровную поверхность покрывала черепица – одна вдруг отскочила, и я слышал, как она гремела и скрежетала о другие, покуда не упала на землю и не разбилась.

Когда я ходил в учениках и был еще слишком мал, чтобы выполнять какие-либо поручения, кроме самых элементарных, мне однажды велели передать письмо в башню ведьм. Она стояла недалеко от нашей – на другой стороне Старого Двора. (Только потом я выяснил, что существовали веские причины посылать туда – а наша пространственная близость с ведьмами требовала обмена посланиями – только мальчиков, которым было еще далеко до возмужания.) Теперь, когда я знаю, какой ужас внушала наша башня не только всему кварталу, но и остальным обитателям Цитадели, мой страх перед ведьмами кажется неуместным и глупым. Но для маленького, некрасивого мальчика этот страх был вполне оправданным. Старшие ученики рассказывали жуткие истории, и я видел, что самые храбрые из нас боятся ведьм не меньше других. В этой самой причудливой из множества башен Цитадели всю ночь горели странные огни. Визги, которые мы слышали в дортуаре, доносились не из подземного помещения для допросов, как у нас, а с верхних ярусов, и мы знали, что это вопят сами ведьмы, а не их клиенты, ибо в том смысле, в каком у нас бытовало это слово, у ведьм клиентов не было. И эти звуки не были похожи ни на вой помешанных, ни на крики боли, к которым мы привыкли.

Меня заставили вымыть руки, чтобы не запачкать конверта. Пока я вилял между замерзающими лужами двора, я все время думал, какие у меня распухшие, красные руки, представляя себе встречу с высокопоставленной ведьмой и собственное унижение. Конечно, она не откажет себе в удовольствии наказать меня за такие руки каким-нибудь особенно отталкивающим способом, да еще сообщит о своем неудовольствии и презрении ко мне мастеру Мальрубиусу.

Наверное, я действительно тогда был еще очень мал: мне пришлось несколько раз подпрыгнуть, чтобы дотянуться до дверного молотка. Я до сих пор слышу, как шлепают мои тонкие подошвы об изъеденную временем каменную ступеньку.

– Да? – Лицо, выглянувшее из-за двери, отстояло от земли ненамного выше, чем мое. Это лицо – единственное в своем роде из всех сотен тысяч виденных мною лиц – с первого взгляда поражало красотой и говорило о смертельном недуге. Ведьма, отворившая дверь, показалась мне немолодой. На самом деле ей было лет двадцать или даже меньше. Но ростом она не вышла и ковыляла согнувшись, как старуха. Лицо ее – такое прекрасное и совершенно бескровное – больше всего напоминало маску, вырезанную великим мастером из слоновой кости.

Я молча протянул письмо.

– Идем со мной, – проговорила она. Это были те самые слова, которых я боялся, и теперь, произнесенные вслух, они звучали неотвратимо, как смена времен года.

Я вошел в башню, совсем не похожую на нашу. Наша подавляла своей незыблемостью. Строители так хорошо подогнали одну к другой толстые металлические пластины, что с течением времени они слились, образовав монолит, а на нижних ярусах всегда было тепло и сыро. В башне ведьм ничто не казалось прочным, и

так оно и было на самом деле. Уже много позже мастер Палаэмон объяснил мне, что ее воздвигли гораздо раньше, чем остальные постройки Цитадели. В те времена в неживом материале еще пытались имитировать строение человеческого тела: металлический скелет должен был служить опорой для менее прочных материалов. По прошествии многих веков почти весь этот скелет съела ржавчина. С тех пор все последующие поколения накладывали там и сям бесчисленные железные заплаты и скрепки, так что теперь только на них и держалось все сооружение. Слишком большие комнаты разделялись стенками толщиной с портьеру, в башне не было ни одной ровной поверхности и ни одной прямой лестницы. Мне все время казалось, что перила и поручни того и гляди останутся у меня в руках. Стены, разрисованные меловыми красками, светились белизной, зеленью и пурпуром, но я заметил почти полное остутствие мебели, а внутри башни было холоднее, чем на улице.

Поднявшись на несколько этажей и напоследок вскарабкавшись по приставной лестнице, сколоченной из неструганых стволов какого-то пахучего дерева, я предстал перед лицом старухи, которая сидела в единственном на всю комнату кресле. Она смотрела сквозь стеклянную столешницу на то, что показалось мне искусственным ландшафтом, населенным крошечными безволосыми зверьками. Ей-то я и вручил письмо. Меня тут же увели, но один раз старуха все же подняла глаза, и ее лицо, как и лицо сопровождавшей меня молодой женщины, навеки врезалось в память.

Я рассказываю об этом только потому, что, когда я положил Иоленту на черепичную крышу у огня, мне почудилось, будто женщина, склонившаяся над нею, – та самая старуха. Разумеется, я ошибался: та ведьма, которой я отдал письмо, должна была давно умереть, а молодая если и жила еще, то изменилась вместе со мной до неузнаваемости. И все же обращенные ко мне лица оказались именно теми, которые я так хороша запомнил. Может быть, во всем мире существуют всего две ведьмы, и они рождаются снова и снова?

– Что с ней случилось? – спросила молодая. Мы с Доркас объяснили как смогли. Задолго до того, как мы закончили, старуха приподняла голову Иоленты и влила ей в рот вино из глиняной бутыли.

– Крепкий напиток ей бы повредил, – заметила она, – но здесь две трети чистой воды. Вы, как я вижу, не хотите, чтобы она умерла. Тогда вам повезло, что встретились с нами. Только вот не знаю, повезло ли ей.

Я поблагодарил старуху и спросил, куда подевался тот, третий, кого мы видели у костра.

Старуха вздохнула, на мгновение подняла на меня глаза и тут же снова сосредоточила все внимание на Ио-ленте.

– Нас только двое, – ответила мне молодая. – А вы видели троих?

– Вполне отчетливо. Ваша бабушка – если она приходится вам бабушкой – ответила мне. Вы же и кто-то еще подняли головы, а потом снова их опустили.

– Она кумеана.

Мне приходилось слышать это слово, но я никак не мог вспомнить, что оно означает, а неподвижное, как лик ореады на картине, лицо молодой женщины не предлагало разгадки.

– Провидица, – подсказала Доркас. – А ты?

– Я помогаю и прислуживаю ей. Меня зовут Меррин. Наверное, есть особый смысл в том, что вы, будучи втроем, увидели здесь троих, в то время как мы, двое, сначала заметили лишь двоих из вас. – Она посмотрела на кумеану, как бы ища подтверждения своим словам, а потом, словно получив его, опять обратилась к нам, хотя я не заметил, чтобы женщины обменялись взглядами.

– Но я совершенно уверен, что здесь был третий. Он показался мне намного крупнее, чем вы обе, – возразил я.