Книга о концах
Шрифт:
– Может быть, откроются новые мощи, а в-возможно, что и т-тайный грех.
У Ксении большое революционное прошлое, а в нем близкая дружба с несколькими "святыми",- и, кажется, ни одного друга в числе живых.
Дора - некрасивая, бесцветная еврейская девушка, преданнейшая эсерка, партийная от смугловатой и нездоровой кожи до мозга костей. Никогда не позволяла себе никаких уклонов в мыслях и поступках, не понимала и не одобряла шуток. Одна из тех, неспособных на критику и на самостоятельность действий, без которых нельзя обойтись в заговорщических
Малозаметным членом группы из новых был Петровский, привлеченный Шварцем с намерением использовать его, как еще легального, для связей с Россией.
Убедив Наташу приехать на остров, Шварц не связал ее никакими обещаниями:
– Побудьте с нами, приглядитесь и тогда сама решите, что будет дальше.
Это было знаком особого и исключительного доверия, каким Шварц дарил немногих.
Наташа не ожидала встретить здесь Евгенью Константиновну - и ей искренне обрадовалась. И понятно: ведь это из той, петербургской, волшебной и страшной жизни!
– Даже не знала, что вы за границей.
– Я здесь недавно. Обитала в Финляндии, но все-таки заглядывала в Петербург, пока там жил дядя.
– И ни разу не...
– Не попадалась? Нет, все же раз меня арестовали, но дядя устроил грандиозный скандал - и меня выпустили. И затем я уехала.
Все та же: выдержанная, внешне холодная, немного насмешливая, неизменно аристократичная в повадках и костюме. С Наташей была откровеннее: "Скучно мне, да и все не то!" Наташа ей говорила:
– Никогда я вас не могла понять до конца! Словно бы вы не наша, а между тем...
– Я, Наташа, ничья. Ни того, ни этого берега. И такая я с детства. Если меня не повесят, то уйду в монастырь и буду игуменьей.
– Но вы в группе Шварца?
– О да, Шварц - явление замечательное. Это, конечно, не Олень, но все-таки исключительный человек. У меня к нему художественная склонность.
По-прежнему скрытна и уклончива, но в глазах новое - уже не огонек, а усталость.
Живописью не то занималась серьезно, не то шутила. Наташе показала только "фреску" на косяке окна:
– Вот думают, что это не картина, а только проба красок или что я вытираю кисть о штукатурку. А я утверждаю, что это - лучшее мое произведенье. Видите - красочная буря, вроде спирали; а тут фиолетовый зигзаг. Изображение моей непокорной и непристроенной души. А может быть мировой хаос. Во всяком случае - никакой гармонии.
Шутит, вероятно...
Всех этих разных людей связывала одна уверенность: если революция еще возможна, то путь к ней един - террор. Можно бросить все и уйти в личную жизнь, как сделали уже многие. Но если остаться верными себе и своему отречению от личного,- иного пути нет.
У каждого были свои призраки и свои воспоминания о первых шагах молодой жизни. Была связь крови с близкими, которых казнили или умучали в тюрьмах. Было сознание тяжко легшей на плечи ответственности. И была отрава прошлым теперь
СОБОРНАЯ ИСПОВЕДЬ
На остров вернулись Бодрясин и Петровский. Встретились случайно: Петровский ездил в Ла-Рошель купить себе рубашек с откидными воротниками и купальный костюм. Лето стоит исключительно жаркое.
– Обидно, что не запасся в Париже. Здесь дрянь, а на Олероне совсем нет. Купил какой-то полосатый.
Бодрясин съязвил:
– В полосатом вы будете совсем кр-красавчиком! А где вы ночевали?
– В "Коммерческом".
– Жаль - не знал. Я т-тоже там переночевал.
Петровский посмотрел с некоторым беспокойством.
– А вы когда приехали, товарищ Бодрясин?
– Вечером. И сразу завалился спать. На площади музыка, а я спал, как барсук. И всю ночь видел во сне говорящего пуделя. Т-такая ч-чепуха.
В "малом совещании" группы участвовали, по обычаю, Шварц, Бодрясин, Евгения Константиновна и Данилов, уже старый человек из народовольцев, приезжавший на остров по вызову Шварца; Данилов был представителем центрального комитета партии.
Комитет высказался против покушения в Гессен-Дармштадте. Шварц негодовал и грозил отколоться и действовать самостоятельно. Неожиданно Бодрясин, перед тем обстоятельно доложивший, что имеются все шансы на успех, высказался также против:
– П-принципиальное решение комитета п-поистине нелепо, вы уж простите меня, товарищ Данилов. Но хуже всего то, что нас, по-видимому, уже поджидают в Гессен-Дармштадте, а м-может быть, и ближе. Так что дело все равно прогорело.
О говорящем пуделе Бодрясин не рассказал; он был слишком осторожен и боялся возбудить напрасные подозрения. "Каждый имеет право на т-таинственные знакомства". Но сказал, что заметил в Ла-Рошели что-то вроде слежки на вокзале и в порту.
– А может быть, мне и п-померещилось, хотя глаз у меня на этот счет достаточно наметан.
Малое совещание затянулось. Данилов напомнил, что все последние начинания группы проваливались. Что это, недостаточная осторожность или провокация? Шварц ручался за свою группу, но после разоблачения Азефа и еще десятка провокаторов,- кто и за кого может поручиться? В группе несколько новых членов - и не все они испытаны в деле.
В тот же вечер собрали всех. Шварц сказал:
– Товарищи, нам придется выполнить не совсем приятную обязанность взаимной проверки. У центрального комитета есть подозрения, не против отдельных лиц, а вообще против чистоты организаций, в том числе и нашей. Предлагают соборную исповедь, чтобы каждый ознакомился с каждым.
Дора подняла испуганные глаза. Ксения Вишневская оглядела всех святым испытующим взором. Наташа не поняла:
– То есть в чем же исповедоваться? В убеждениях?