Книга о палестинских мучениках

Памфил Евсевий

Тот-же род смерти предписал судья и прочим, окружив их подобными прежним зрелищами мучений. Наконец, утомившись и видя, что для этих мужей тщетны все казни, оп решился однако насытить свою страсть и перешел к мученикам, составлявшим общество Памфила, Ему напомнили, что эти узники уже и прежде были под пытками, но показали неизменную готовность страдать за веру. Посему он спросил: расположены ли они, хотя теперь, к повиновению? — и услышав от каждого из них один окончательный ответ, общий всем мученикам, присудил их к той-же казни, к какой и прежних. Как скоро это дело было кончено, — один отрок, принадлежавший к, домашней прислуге Памфила и получивший от него истинное воспитание и образование, узнав о приговоре, произнесенном его господину, вдруг закричал из толпы народа и просил позволения предать мертвые тела земле. Судья был не человек, а зверь, или что-то жесточе самого зверя: он не хотел оказать никакого снисхождения даже детскому возрасту и, когда спросил и услышал, что отрок исповедует себя христианином, — тот час, как бы раненый стрелой, вскипел гневом и предписал палачам мучить его из всех сил. Увидев же еще, что мученик отверг повеление принести жертву идолам, приказал неослабно терзать его тело, уже не как плоть человека, а как дерево, камень либо иное бездушное вещество, — терзать до самых костей и сокровеннейших внутренностей. Но сколь ни долговременны

были такие мучения, он убедился в тщете трудов своих: сокрушаемое пытками тело мученика оставалось безгласным, бесчувственным, даже как бы совершенно бездушным. Не смотря однако ж на то, жестокость и бесчеловечие судии не ослабевали; он дал приказание немедленно сжечь отрока медленным огнем. Таким образом, выведенный на подвиг после всех, он должен был отрешиться от тела прежде смерти своего господина по плоти; потому-что люди, занимавшиеся первыми, медлили исполнением своего дела. И вот мы увидели Порфирия, стяжавшего венец священной Победы. Претерпев такие мучения, он шел на смерть смело и с бодрым духом. Тело его посыпано было пеплом, но лицо сияло радостно. Мученик истинно исполнился Святым Духом и, прикрытый единственной своей одеждой, похожей па плащ, имел наружность философа. С твердым умом делал он, какие хотел, поручения, давал знаки ближним и на самых уже подмостках сохранял веселость в лице. Так-как костер зажжен был вокруг с внешней стороны на далеком от него расстоянии: то он устами притягивал оттуда пламень, до последнего дыхания мужественно хранил молчание и только в минуту прикосновения к себе огня, произнес одно слово, одну молитву о помощи к Сыну Божию Иисусу. Таков был подвиг Порфирия.

Весть о его кончине принес Памфилу Селевк, некто исповедник из воинов, и как доставитель столь важной вести, немедленно удостоился одинакового с ними жребия; ибо едва лишь начал он рассказывать о кончине Порфирия и облобызал одного из мучеников, какие-то воины тотчас схватили его и привели к префекту, а префект, как бы поспешая приготовить его в сопутники первому для переселения на небо, повелел немедленно отсечь ему голову. Селевк был родом из земли каппадокийской, но в войске принадлежал к отборному юношеству и в римской службе получил не мало чести; ибо здоровьем и телесной крепостью, ростом и силою далеко превосходил своих соратников; так что, при первом на него взгляде, все начинали говорить о нем, все восхищались высотой его роста и стройностью тела. Перенесши удары бичей еще тогда, как гонение только началось, он уже прославился на поприще исповедания и, оставив военную службу, решился соревновать подвижникам благочестия, сделался, подобно отцу и попечителю, как бы надзирателем и охранителем круглых сирот, и беспомощных вдов, людей поверженных в бедность и немощи, а посему от Бога, приемлющего это гораздо приятнее курений и жертвенной крови, справедливо удостоился дивного призвания к мученичеству. После упомянутых подвижников, Селевк, в один и тот же день, скончался десятым — конечно для того, чтобы Памфилу, сообразно достоинству этого мужа, шире отверзлись двери мученичества, и чтобы как ему, так и прочим легко было вступить в царство небесное.

Таким образом, по следам Селевка, пред судьей явился Феодул, почтенный и богобоязненный старец, принадлежавший к семейству префекта и уважаемый Фирмилианом, более всех домашних — частью за старческий его возраст, частью за то, что он был уже родоначальником трех поколений, а частью и за его благорасположение и верную преданность своему дому. Так-как вина Феодула походила на вину Селевка; то, в след за последним приведенный к господину и раздражив его более, чем прежние, он был распят на кресте и принял одинаковую со Спасителем мученическую кончину.

Теперь недоставало еще одного, кто пополнил бы число вышеупомянутых двенадцати мучеников, — и пополнителем его явился Юлиан. Только что возвратившись с дороги и еще не въехав в город, он узнал (о казни мучеников) и тотчас, в чем был, побежал на зрелище мучения. Видя, что тела святых лежат на земле, Юлиан исполнился радостью, начал обнимать и лобзать каждое из них. А служители убийств между тем схватили его над этим делом и привели к Фирмилиану, который, следуя своим правилам, приказал бросить и его в большой огонь. После сего, прыгая от радости и восторга, Юлиан громогласно воснес благодарение Господу, удостоившему его толикого дара, и украсился венцом мучеников. По плотскому рождению он происходил также из Каппадокии, а по нраву был весьма набожен, весьма верен и искренен во всех делах, был ревностен и дышал самим Святым Духом.

Такой-то стекся собор мужей, удостоившихся принять мученичество вместе с Памфилом! Священные и истинно святые тела их, по повелению безбожного префекта, назначены были в пищу плотоядным животным и блюлись в продолжение четырех дней и ночей. Но так-как, сверх всякого чаяния, ни зверь, ни птица, ни собака не тронули их; то, по домостроительству Божьего промысла, найденные невредимыми, они были надлежащим образом приготовлены и преданы обычному погребению.

Когда смятение, по случаю сих мученичеств, составляло еще предмет всеобщего разговора, Адриан и Эвбул, жители так-называемой страны манганейской, пришли в Кесарию, для посещения прочих исповедников, и у ворот ее встретили тот же вопрос о причине своего пришествия. Признавшись в истине, они приведены были к Фирмилиану, который, нисколько не изменяя принятым однажды правилам, приказал многократно подвергать пыткам бока мучеников и потом осудил их на съедение зверям. Таким образом Адриан выброшен был льву и умер, усеченный мечем. Со времени подписания приговора, это случилось чрез два дня, именно пятого числа месяца дистра, за три дня до мартовских нонн, в день празднования гению Кесаря. А Эвбул после того выслушал еще докучливые убеждения судии — принести жертву и получить так называемую у них свободу; но временной жизни предпочитая славную смерть за благочестие, он выдержал борьбу со зверями и потом, сделавшись такою же жертвою, как и первый, запечатлел собою подвиги кесарийских мучеников. Его смерть случилсь на третий день после Адриановой, в самые мартовские нонны, иначе седьмого числа дистра.

Стоило бы упомянуть здесь и о том, что небесный промысл вскоре постиг этих правителей, вместе с тиранами: ибо и сам Фирмилиан, так неистовствовавший против христианских мучеников, был приговорен с другими к смертной казни и окончил жизнь от меча. Таковы были в Кесарии мученичества во все время гонения.

ГЛАВА XII

О предстоятелях Церквей

Кроме сего, в продолжении того времени много было случаев и с предстоятелями Церквей. По определению суда Божия, некоторые из них, вместо звания пастырей словесного стада Христова, которым управляли незаконно, получили, как достойную себя должность — заботиться о верблюдах, — животном бессловесном и, по природе тела, горбатом, или объезжать царских

лошадей. Многие претерпевали оскорбления, бесчестие и пытки от бывших тогда царских наместников и правителей за священные сосуды и церковные вклады. Сверх того, иными обладало властолюбие; случались необдуманные и незаконные рукоположения; происходили иногда между самыми исповедниками раздоры; бывало, что люди молодые наперерыв возбуждали беспокойства против останков Церкви, вводя новости за новостями, к бедствиям гонения немилосердо прибавляя еще бедствия, зло подкрепляя другим злом. Но о всех подобных событиях говорить я не буду, и не считаю этого своим делом; потому-что от повествований такого рода, по принятому с самого начала предначертанию, должен отказыватьсяи убегать. Признавая приличным себе делом говорить, писать и передавать слуху верных, по священному Писанию, елика честна, елика доброхвальна, аще кая добродетель и похвала(Филип. 4, 8), я, кажется, лучше украшу все это сочинение, если во дни славного, дарованного нам свыше мира, буду повествовать о дивных деяниях мучеников.

ГЛАВА XIII

О Сильване, Иоанне и других тридцати девяти мучениках

Уже истекал седьмой год наших подвигов, — и дела христиан, мало помалу принимая значение обыкновенных явлений, переходили в год восьмой. В это время около палестинских рудокопен собралось немалое общество исповедников, которые имели столь много дерзновения, что дома перестраивали в церкви. Правитель той области, как видно из его поступков с мучениками, был человек жестокий и лукавый. Прибыв туда и узнав об образе жизни тамошних поселенцев, он донес о них царю и клеветал, что хотел. Вскоре потом смотритель за рудокопиями, как бы по воле царя, разделил общество исповедников, отослав одних на остров Кипр, других на Ливан, а иных рассеяв по разным округам Палестины, — и всех обременил различными трудами. Сверх того, избрав из них четырех, которых они особенно уважали и почитали главными, отправил их к начальнику стоявших там войск. То были египетские епископы, Пилей и Нил, один пресвитер, и своим попечением о всех известнейший каждому Патермуфий. Военачальник потребовал, чтобы они отреклись от веры, но не получив согласия, предал их смерти на огне. Иным опять пришлось остаться на том же месте и жить самим по себе, отдельным селением: это были те исповедники, которые, по старости, или вследствие прижигания составов, или по другим телесным болезням, были уже уволены от работы. К числу их принадлежал и Сильван, из епископов Газы, показавший истинный пример христианского благочестия. С первого, так сказать, дня гонения и во все время прославляясь различными подвигами исповедания, он соблюдаем был даже до описываемого случая, чтобы его смертью окончательно запечатлеть все подвиги палестинских мучеников. Вместе с ним находилось также весьма много египтян, между которыми был и Иоанн, превосходивший всех наших совершенством своей памяти. Хотя он и прежде уже лишился зрения; однако ж прославившись исповеданием наряду с другими, потерял от прижиганий, подобно им, употребление ноги и, не владея зрением, тем не менее перенес тоже самое прижигание глаза. До такой бесчувственности и дикости, до такого жестосердия и бесчеловечия дошел нрав палачей! Но при всем том, кто бы стал удивляться чему-либо в его нраве и любомудренной жизни? Это казалось в нем не столько удивительным, сколько изумляло всех совершенство его памяти. Все книги Священного Писания начертаны были у него не на скрижалях каменных, как говорит божественный апостол (2 Кор. 3. 3), даже не на коже животных или бумаге, которые изъедаются червями и временем, но, по истине, на скрижалях сердца плотяных, в светлой душе, в чистейшем оке ума. Отсюда, как из сокровищницы слова, по желанию, переносил он в уста всякое писание, то законное и пророческое, то историческое, евангельское и апостольское. Признаюсь, я сильно поражен был, когда увидел этого мужа в первый раз, и когда, стоя среди многочисленного стечения Церкви, он объяснял некоторые места божественного Писания. Пока мне можно было слышать только его голос, я думал, что кто-то читает, как обыкновенно читают в церковных собраниях; но подошедши ближе и узнав, в чем дело, увидев, то-есть, что, хотя все прочие стоят вокруг него с здравыми телесными очами, однако он, пользуясь только оком ума, проповедует — именно как пророк, и далеко превосходит людей с крепким телом, — увидев это, я не мог не прославить Бога и не подивиться Его благости. Для меня на самом деле открылось ясное и твердое доказательство, что так-называемый истинный человек состоит собственно не в видимом теле, а в душе и разуме; ибо душа и в обиженном теле производит великие явления свойственной себе силы. Живя среди уединенной пустыни, помянутые мужи проводили время в обычных молитвословиях, постах и прочих подвигах, — и сам Бог, простирая к ним скорую на помощь десницу, удостаивал их спасительной кончины. Но неусыпный враг не мог равнодушно смотреть, что вооруженные молитвами к Богу, они всегда готовы к борьбе, и как людей для себя несносных, замыслил убить и истребить от земли. Бог попустил исполниться и этому его предприятию — конечно для того, чтобы он не был ограничиваем в произвольном своем лукавстве, а те за многоразличные подвиги получили награды. Итак по воле нечестивейшего Максимина, тридцати девяти из них в один и тот же день отсечены головы.

Такия то в течении всех восьми лет совершились в Палестине мученичества, и таково было гонение на нас. Начавшись разрушением церквей, оно, но временам, доводимо было до высокой степени восстанием правителей. В те времена на многоразличных и разнообразных поприщах борьбы за благочестие являлись бесчисленные сонмы мучеников во всей епархии и подвизались на всем протяжении от пределов Ливии по целому Египту и Сирии, а со стороны востока — кругом до самого Иллирика; ибо дальнейшие области, как-то: вся Италия и Сицилия, Галлия и Запад, то-есть, Испания, Мавритания и Африка, не страдав от войны и в продолжение полных двух лет, весьма скоро удостоились Божьего смотрения и мира. Небесный промысел пощадил тех христиан за их простосердечие и веру. Притом, в наши времена, сверх всякого чаяния, случилось в первый раз такое событие, какого не слыхано было с самого основания римской империи. Среди гонения на нас произошло разделение царства на две части, — и братья, обитавшие в одной из них вышеупомянутой, наслаждались миром, а жившие на другом краю вселенной претерпевали бесчисленные в бесчисленных местах мучений. Когда-же божественная благодать воззрела и на нас кротким и милосердым оком; тогда-то уже и наши правители, — даже те из них, которые некогда воздвигали против нас войну, удивительно изменили свой образ мыслей и стали поступать иначе, — добрыми в отношении к нам указами и кроткими постановлениями угасили возженные для нас костры. Итак надобно описать и происшедшую в них перемену.

КОНЕЦ КНИГИ ЕВСЕВИЯ ПАМФИЛА О ПАЛЕСТИНСКИХ МУЧЕНИКАХ