Книга о счастье и несчастьях. Дневник с воспоминаниями и отступлениями. Книга первая.
Шрифт:
– Не отказывайте, не обижайте... Свое все, не купленное. На Амуре живем. Сын ловит. Много у нас этого.
Подумалось: "Ничего себе - много этого. Браконьер?"
– Так ведь запрещают ловить небось?
– Один раз разрешают выехать, до того как пойдет она косяками. Все по закону, не беспокойтесь. Возьмите, не обессудьте. Не купленное.
Что тут поделаешь? Стыдно брать. А как не возьмешь? Как человека обидишь? Такое бывает положение. Взял.
Обрадовалась, раскланялась и быстро ушла.
Смешанные чувства: жалко больную. Такая мужественная женщина, думающая не о себе, а всегда о других! Как теперь
Сейчас отправляюсь в клинику, чтобы разрезать рыбину и вместить в портфель. Смешно! Как мальчишка, что нашкодил.
Все-таки хорошо, что у нас не берут "подарков". Больно слышать, как эта зараза распространяется в медицине (и не только в ней). Лет пятнадцать назад я вывесил в вестибюле объявление: "Прошу родственников и больных не делать подарков персоналу, кроме цветов. Амосов". С тех пор бумага периодически исчезает и снова появляется. Не скажу, что она действует абсолютно, коньяк и конфеты перепадают врачам, но денег и подарков не берут, в этом я почти уверен. Дело не только в сознательности, периодически приходится повторять: "Узнаю - выгоню" (если точно: "...добьюсь увольнения"). Ни разу еще не пришлось выполнить угрозу. Но дважды говорил на утренней конференции, не называя фамилии, с прозрачными намеками. Виновные потом сами ушли.
Воспоминания. Электростанция. Сменный техник
Конец октября 1932 года, полвека назад. (Подумать страшно!) Поздно вечером мама провожала меня на пароход: окончил техникум, еду на работу в Архангельск. Дорога к реке через луг. Было удивительно тепло, еще летала паутина, как ранней осенью... Темно, наезженные колеи ощущаются подошвами ботинок. Не помню точных слов, но мама говорила приблизительно так:
– Провожала твоего отца на войну, так же было тепло, конец сентября в девятьсот четырнадцатом. Счастья после этого уже не было... Вот теперь ты уезжаешь...
Дышала неровно - сдерживала слезы. Не показал, что заметил... К чему углублять горе?
Смутно было на душе. Ничего не ждал хорошего. Жалко своего места дома у окна, где месяц отпуска читал Достоевского. В ту осень он открылся мне еще не полностью. Темный, необычный, с тяжелым стилем, непохожий на других классиков...
Мама сдержалась и не зарыдала, когда обнимала меня перед сходнями. Пароходик (его звали "Кассир") медленно зашлепал плицами и отвалил. Под керосиновым фонарем на пристани растаяла во тьме женская фигура в платке. Тогда только представил, как она побредет одна в темноте. Почувствовал острое горе...
Ехали с Севкой Милославовым. Назначение - сменный техник электростанции на лесозавод 14-15, Архангельск. Надолго, обязательно на три года. Вещи: самодельный чемоданчик, обитый белой клеенкой. В нем Маяковский, ржаной пирог, бельишко, две простыни. Узел: лоскутное одеяло, подшитые валенки, подушка - все упаковано в матрацную наволочку. Ее набить соломой или стружками - будет матрац. Одежда и обувь вся на мне: полупальто из чертовой кожи, брюки, перешитые из отцовских. Пиджак - первый в жизни, заработал перед отъездом. Старые ботинки и калоши. Бедность не порок, но узел раздражал своим полосатым видом.
Дорога:
Архангельск. Мрачный полдень, грязный, истоптанный талый снег, широченная пустая Двина. Все деревянное - вокзал, перрон, склады, пристань. Пароход "Москва", почти морской, с высокими бортами. Длиннющая очередь на переправу в город.
Переплыли, нашли Дом крестьянина, оставили узлы. Расспросили. Долго-долго ехали трамваем вдоль города по главной улице. Снова переправа - через Кузнечиху (рукав Двины) в Соломбалу, в пригород.
С трудом разузнали дорогу на завод. Болото, на сваях эстакада из досок, покрытых грязью. Вдали маячит труба: "Там ваш завод". Снег с дождем, темнеет. Измучились. "Не добраться!" Оставили вещи в крайнем домике (не боялись, что украдут). Вернулись в Дом крестьянина. Поели в столовой, и даже получили койки, и даже можно было почитать. Комфорт.
Утром легко добрались. Пять километров от города. Весь завод и поселок - на щепе, слой два метра. Нигде ни кустика. Деревянные одинаковые двухэтажные дома и дощатые бараки. Река, огромные штабеля бревен, два низких деревянных корпуса лесозаводов, внутрь по транспортерам из бассейна ползут бревна. Шум.
Наша электростанция - деревянный корпус в четыре этажа, дымит железная труба. И снова транспортеры на столбах.
В поселке нашли контору. Директор (из рабочих) недоверчиво оглядел: мальчишки - мне восемнадцать, Севке девятнадцать. Но зачислил сменными техниками (иначе сменный мастер, сменный механик до нас был из рабочих), Выдали карточки, талоны на столовую (не шутите, для ИТР), подъемные, дорожные (разбогатели!). Проводили в общежитие.
Комната на пять деревянных кроватей (с досками). Стол, газета, хлеб, кружки, ведро с водой, жестяной таз. Три табуретки, гвозди в стене - для одежды. Следы клопов.
Уже живут трое механиков, как мы. Познакомились. Рассказали, где набить стружкой матрацы. Соорудили постели.
Повели в столовую. Отличная! Еда куда лучше, чем в техникуме, три комнаты, только интеллигенция, почти по-домашнему, завтрак в двенадцать, обед - в шесть. Два - два с полтиной в день. Зарплата - 125 (после 30 рублей стипендии). С переработкой, ночными после прибавки доходило до 180. Маме - 50, и еще много остается.
Но сначала "на прорыв", на две недели с багром на канал, подталкивать бревна от баржи к заводу. Бр-р-р! Дождь, снег, брызги, неловкий, плавать не умею... Ропщу: "Зачем учился?!" Техникум тогда выглядел солидным образованием, на всем заводе пять инженеров было. Но пережили прорыв, пришли на станцию.
Я вижу ее до мелочей, даже с открытыми глазами.
Скрежет железных скребков транспортеров был слышен от самых ворот завода. Маленькая дверь с улицы в машинный зал, через которую мы вошли в первый раз. Сразу пахнуло влажным теплом, нас окутал ровный гул турбогенераторов. Говорить можно, но слышно только, если стоишь рядом... Без малого три года я прожил под этим гулом и скрежетом. Когда станция останавливалась на ремонт, тишина казалась необыкновенной.