Книга об отце

Короленко Софья Владимировна

Впечатление такое, что добровольчество не только разбито физически, но и убито нравственно. От людей, вначале встретивших их с надеждой и симпатиями, приходится слышать одно осуждение и разочарование..." - записал отец в дневник 8 (21) января 1920 года.

И в письме к А. Г. Горнфельду 17 (30) марта, кратко сообщая о событиях, происшедших при добровольцах, отец заключал:

"...С этой стороны ждать нечего, кроме дикой реакции..." Ему же он пишет 6 мая: {348} "Во время деникинского захвата Полтавы я, по старой памяти, не утерпел и

послал 6 писем о безобразиях, которые здесь творили добровольцы. Здесь цензура запретила, а там провели. Теперь это добровольчество уже в прошлом. "Память его погибе с шумом", и бог с ним. Утопия, только обращенная назад".

После возвращения отца в Полтаву к нему вновь потянулись люди со своим горем и обидами.

Отец с юности был полон сил и здоровья - душевного и физического. Его товарищи по тюрьме и ссылке в своих воспоминаниях отмечают обаяние, которое распространяла вокруг спокойная уверенность Короленко в том, что настоящей нормой является достоинство, свобода и счастье, и приводят случаи, когда эта спокойная уверенность побеждала даже тюремщиков. Он считал, что здоровье так же заразительно, как и болезнь, что счастье так же передается, как и несчастье, и потому каждый обязан быть счастливым. В самые тревожные моменты вокруг него была всегда атмосфера спокойствия и оптимизма.

Уже тяжело больным, в конце жизни, он записал в дневнике 8 (21) августа 1920 года:

"...Я порой смотрел на чудесную зелень из городского сада, на слегка затуманенные и освещенные солнцем склоны и дали с мыслью, что, может быть, это мое последнее лето. И мне вспомнился один разговор еще в Нижнем. Мы сидели на берегу Волги на откосе. А. И. Богданович (уже покойный) развивал свои пессимистические взгляды. Я перебил его:

– Ангел Иванович! Да вы только посмотрите, какое это чудо.

Я показал ему на заволжские луга, на полосы дальних лесов.

– Мне кажется, - если бы уже ничего не оставалось {349} в жизни, - жить стоило бы для одних зрительных впечатлений.

И он тоже загляделся. Теперь мне вдруг вспомнился этот день, эти луга, освещенные солнцем, и Волга, и темные полосы лесов с промежуточными, ярко освещенными пятнами. Теперь я стар и болен. Жизнь моя свелась почти на одни зрительные впечатления, да еще отравляемые тем, что творится вокруг... И все-таки мир мне кажется прекрасным, и так хочется посмотреть, как пронесутся над нами тучи вражды, безумия и раздора и разум опять засияет над нашими далями..."

Здоровье отца неуклонно ухудшалось, силы слабели. Друзья-врачи (И. Г. Харечко, А. Г. Израилевич, А. А. Волкенштейн и др.) часто приходили к отцу, настаивая на полном покое и отдыхе. Но покоя и отдыха не было и не могло быть. Работа над третьим томом "Истории моего современника", уводившая Короленко в прошлое от мучительных впечатлений настоящего, прерывалась приходом различных, в большинстве незнакомых, людей с просьбами о помощи, о вмешательстве в дела арестованных, о заступничестве за них.

Эти посещения кончались для отца приступами боли в груди, тяжелой

одышкой, бессонницей Теперь он часто не мог сдержать слез. Эта слабость была ему неприятна.

В Полтаву 7 июня 1920 года приехал А. В. Луначарский и посетил отца. Они долго разговаривали. Луначарский предложил Короленко писать ему все, что он думает о происходящем, и обещал печатать его "письма" в сопровождении своих ответов. Отец принял это предложение. Не успел Луначарский уйти от нас, как к отцу прибежали с плачем родственники двух арестованных ранее полтавских мукомолов, Аронова и Миркина, они {350} получили сведения о том, что эти бывшие владельцы мельниц приговорены к расстрелу.

Отец знал, что Луначарский собирался выступить на митинге в городском театре. Он решил отправиться на митинг, чтобы увидеть наркома и просить его о заступничестве перед Чрезвычайной Комиссией за приговоренных к смертной казни.

Когда отец обратился к Луначарскому, то от приступа резкой боли в груди и волнения не мог удержать слез. Луначарский был искренне взволнован состоянием отца и дал ему обещание, что Аронов и Миркин не будут казнены.

Успокоенный, отец поспешил домой, где его ожидали родные приговоренных.

Ночью нарком уехал. На утро отец узнал, что Аронов и Миркин расстреляны еще до приезда Луначарского. Это известие потрясло Короленко.

11 июня собрался консилиум врачей; нашедший ухудшение в состоянии отца - резкое ослабление сердечной деятельности и расстройство нервной системы.

19 июня отец отправил первое из "Писем к Луначарскому". Второе "письмо" было отправлено 11 июля. В августе-сентябре были отосланы остальные четыре "письма". Отец ждал их появления в печати, однако света они не увидели.

Короленко входил в работу над "Историей моего современника", отрываясь только для бесед с приходившими к нему людьми и занося в дневник свои мысли.

В частных письмах, писанных одновременно с письмами к Луначарскому, есть черты, дополняющие точку зрения отца на совершавшееся и на пути революции.

Старому знакомому по Нижнему Новгороду, доктору В. Н. Золотницкому 13 (26) марта 1921 года он пишет: {351} "...Мое отношение к некоторым сторонам того, что теперь происходит, объясняется не моей излишней мягкостью и не моим слабодушием... а моим глубоким убеждением, что этим путем нельзя достигнуть поставленной цели..."

"...Вообще форма будущего общества еще не готова, - писал Короленко С. Д. Протопопову 22 июня 1920 года,- и она будет результатом долгой органической борьбы, причем разные формы будут рождаться, бороться за свое существование, исчезать, заменяясь новыми, и т. д. И только в результате такой свободной борьбы человечество будет менять формы своей жизни. Что значит: нужно переродиться? Нужно не переродиться, а постоянно перерождаться, так как процесс этого перерождения бесконечен, по крайней мере, так же как и сама жизнь. Кризисы и потрясения вызываются искусственной задержкой этого процесса..."