Книга отзывов и предисловий

Оборин Лев Владимирович

кротал – ручной ударныйдрефаллический зверентпохожий на кастаньеили любелентотрубантголовы иокав битве при каннахнеприкаянная дочьирониады сочь(Сергей Сигей)

Уйти. Остаться. Жить. Антология литературных чтений «Они ушли. Они остались» (2012–2016).

М.: ЛитГОСТ, 2016

Горький

«Они ушли. Они остались» – цикл литературных вечеров, задуманный поэтом и литературтрегером Борисом Кутенковым и Ириной Медведевой – матерью погибшего в 1999 году поэта Ильи Тюрина (в его честь Медведева основала «Илья-премию», заметную в 2000-е институцию). Составители антологии движимы благородным порывом – не позволить предать забвению поэтов, которые умерли молодыми (до 40 лет), не только собрать их тексты, но и осмыслить их место в поэзии. Здесь можно встретить и хорошо знакомые читателям русской поэзии имена (Анна Горенко, Денис Новиков, Алексей Колчев, Андрей Туркин, Евгений Хорват, Руслан Элинин), и тех авторов, которые не успели увидеть признания при жизни. Собрание это, конечно, неровное: если в стихах тех, кто ушел в более молодом возрасте, слышно скорее обещание чего-то выдающегося, то среди тех, кто пережил третий десяток, есть поэты по-настоящему значительные – например, Хорват, Колчев, Василий Кондратьев (отдельное издание его стихов только что вышло в «Порядке слов»). Стоит отметить еще один момент: неясно, то ли составители сознательно выбирают те стихи, которые настойчиво говорят о смерти, будто предсказывают ее, – то ли действительно мы имеем дело с силой предчувствия. Так или иначе, антология заслуживает пристального внимания.

Обнимая в ночи нелюбимых своих —вспоминаем любимых своих:далеко за морями огней городскихмы оставили их. И теперь не учи меня жить по уму —лучше мне навсегда одному.Но позволь, напоследок тебя обниму —перед тем как во тьму.(Сергей Королев)

Александр Бараш. Образ жизни / Предисл. И. Кукулина. М.: Новое литературное обозрение, 2017

Воздух

Предельно приближенный к описательному прозаическому модусу верлибр в новой книге Александра Бараша чередуется с регулярным стихом, который, если читать книгу подряд, всегда неожидан, как мелодия в сосредоточенном, чуждом украшательств фильме. В «Образ жизни» вошли не только новые стихи, но и избранные тексты из предыдущих сборников. Этот композиционный прием – если продолжать аналогии с кино, превращение своей ранней поэзии в приквел – в последнее время использовали Леонид Шваб и Владимир Аристов, но у Бараша более ранние тексты даны более дозированно, как необходимые воспоминания при освоении нового.

Описательность описательностью, но сентиментальная нота в глубине этих в целом стоических стихов («Прогулка с собакой», «Сирмионе» с его отсылкой к Катуллу) как раз то, что обеспечивает им запоминаемость, даже некую призрачную антологичность: таково, например, стихотворение, описывающее видение – встречу детей поэта над его могилой. Призрачность и антологичность: значительная часть книги посвящена классическим, но не мертвым пространствам, в которых история просвечивает (как пишет в предисловии Илья Кукулин) сквозь современные и даже будущие слои:

Современный город равен по территориигосударству античного мира,исторической области средневековья,помойке будущих веков.И Тель-Авив соединяет все эти качествасо свойственным Средиземноморью эксгибиционизмом.

Столь же транслюцентна и география, которую Бараш приравнивает ко времени: иерусалимский квартал может напоминать Малаховку 1930-х, а колонны собора Сан-Марко – московскую станцию метро «Сокол»; иного такие совпадения раздражали бы, но для Бараша они – подтверждение метафизического единства всех мест (возможно, следует говорить о цепочках мест, которые предназначены для осознания только одним субъектом, это своего рода личное окружение, каждая часть которого придет в свое время, и в этом осознании предопределенности есть покой – чувство, в стихах Бараша скорее искомое, чем изначально

присутствующее). Так любовь к морю появляется у говорящего лишь тогда, когда наступает правильный миг, и окружающая морскую прогулку аура совпадает с аурой «прудов Подмосковья», «дачных вечеров / под Солнечногорском и в Кратово». В сборник также включены переводы из израильских поэтов (не все из них, вопреки заголовку, современные). Стихотворения Иегуды Амихая, Дана Пагиса, Давида Фогеля («Дни были как / огромные прозрачные пруды, / потому что мы были детьми») будто сами объясняют, почему переводчик их выбрал: это, конечно, тоже история о родстве ощущений.

Очень много неба и пряной сухой травы.Может быть, даже слишком для небольшой страны.Иногда возникают пароксизмы памяти, а потоми они уходят, как пар и дым.Я не хочу быть понят никакой страной.Хватит того, что я понимаю их.А тут при жизни разлит засмертный покой —как до или после грозы, когда мир затих.

Ростислав Амелин. Ключ от башни. Русская готика. М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2017

Воздух

Книга Ростислава Амелина во многом состоит из самопародий – в неожиданно высоком смысле этого слова: она показывает, что сомнение может быть веселым, и напоминает, что поэзия в принципе – квест с неизвестным исходом. Эти стихи резко контрастируют как с пафосной сентенциозностью многих сетевых авторов, так и с умудренностью молодых неомодернистов; при этом их сделанность, хоть и появляется, казалось бы, из самой речи, всегда оказывается уместной и производит эффект неожиданности. Амелин часто привлекает для своих стихов образы поп-культуры, от игр («введите имя героя») до сериалов с дециметровых каналов 1990-х («и мне всегда нравятся фиби / если я встречаю их в жизни / а пайпер верные и заботливые / а пейдж самые искренние / они все зачарованные / их всех охраняют ангелы»), и это позволяет понять, на какой почве вырастает поэзия автора, уже ни в каком виде не заставшего отечественных «больших нарративов»: хотя эта почва, казалось бы, была плодородной много лет назад, воспоминание о ней сейчас звучит сверхсовременно, а связь ощущения современности с ностальгией – безусловно, говорящая примета нашего времени. Для того поколения, в которое входит Амелин (и наряду с ним Виктор Лисин и Дмитрий Герчиков), Геннадий Каневский придумал недавно не вполне респектабельное и филологичное определение: их «прет» – и то удовольствие, которое они испытывают, очень заразительно.

всегда и вездеего окружалиупамять теладержала их с нимкуда бы он ни ушелутак он их хорошоприручилувстаньи идии они понималивставали и шлиесли кто-то из уделал не таккак он приказал«фу»«у»«плохой»«уходи»«пошел вон»и, печальный, у уходил

Эдуард Лукоянов. Зеленая линия / Предисл. П. Арсеньева. СПб.: Порядок слов, 2017

Воздух

В предисловии Павел Арсеньев проницательно выделяет у Лукоянова дейктическую поэтику – в первую очередь в отношении поэмы «Кения», но и других стихов тоже. Лукоянов указывает на разрыв между мирами – прибегая к левой терминологии без околичностей – беззаботного потребления, будь то товары массового спроса или утонченный культурный продукт, – и страдания, угнетения, бесправия, вынужденной трансгрессии: определенное изящество трехстрочного строфоида сталкивается здесь с экстремальным фетишем «видеозаписей с коаксиловыми ампутантами», а рекламные мантры – с повесткой горячих точек (следует признать, тоже поданной в зависимости от языковых штампов): «губная помада в магазинах „рив гош“ это чечня растерзанная снарядами», «скидка на крем для бритья это тренировочный лагерь для боевиков имарата кавказ», «сирия это гель для душа с ароматом жожоба»). Указание очевидно, но на что оно – на зазор, на взаимозависимость (опосредованную, например, течением капиталов) или и на то и другое сразу, однозначно сказать невозможно; как, опять же, подчеркивает Арсеньев, Лукоянов часто использует «холостой ход» языка, заманивающий нас в когнитивную ловушку.