Книга предсказанных судеб
Шрифт:
– Дражайшие мои внуки, приберегите свои таланты для другого раза. Думаю, Элинор, что твой будущий муж по достоинству их оценит. Не всякая жена умеет корчить рожи подобно обезьяне.
– Ах, бабушка. Почему я во всем всегда виновата! – возмутилась внучка.
– Потому что ты старше, – улыбнулась ей в ответ графиня. – Однако, если позволишь, я продолжу.
Итак, весна все более вступала в свои права. В замке и в окрестностях с приходом месяца апреля начались привычные хлопоты на виноградниках, забота о будущем урожае требовала моего внимания. Фра Микеле трудился над часословом.
Все так и шло своим чередом, пока однажды мальчик-служка не прибежал ко мне в покои, громко крича и размахивая руками:
«Несчастье! Ваша светлость! Несчастье!»
Не помня себя, я бросилась следом за ним, а за мной поспешила и няня Татуш. Мальчуган привел нас на конюшню. Там в небольшом закуте на соломенном тюфяке лежал несчастный Турнель, с гримасой страданья на лице и перевязанной ногой. Подле него, причитая и охая, суетилось много людей, среди которых был мой сын, бледный как полотно, а также кузен Анри и фра Микеле. Он-то и осмотрел ногу Турнеля, и наложил повязку.
«Перелом», – объяснил он нам.
А я, посчитав, что от ротозеев помощи мало, приказала удалиться всем, кроме брата Микеле, и лишь тогда приступила к расспросам конюшего.
– Я не хотел никого беспокоить понапрасну, миледи, – выпив изрядную порцию крепкой настойки, заговорил Турнель. – От того, должно быть, и пострадал. Третьего дня, перед тем как в конюшню спустился маленький граф, я заметил, что подпруга у пони немного повреждена…
– Как глупо, что ты промолчал, Турнель… – в сердцах перебила его я.
– То-то и оно, что глупо, – сокрушался конюший. – Хотя я тотчас ее заменил, вы даже не сомневайтесь, и заново переседлал графскую лошадку. А про себя еще подумал, что не стану беспокоить по пустякам вашу светлость. Поверьте, бывает ведь и так, что кожевник плут, взял да скроил подпругу из гнилой кожи. Все равно перед каждым уроком с месье Ролланом, будь тут передо мной хоть Гога с Магогой, я перво-наперво проверяю, как оседлан его пони. Вот и сегодня все проверил, но про свою кобылку позабыл! Сам виноват, старый простофиля! Да и не во мне дело…
– Вы полагаете, что кто-то взялся портить на конюшне упряжь? – прозвучал прямой вопрос монаха.
И старый конюший согласно кивнул.
– Что ж, придется навесить замки и поставить сторожа у дверей. А коли мало одного, то двух, – строго сказала я.
Фра Микеле вызвался также расспросить о случившемся всех работников конюшни, предположив, что туда мог забраться кто-то чужой.
Вечером, зайдя на детскую половину, я нашла
– Мне очень жаль Турнеля, надеюсь, он не сильно страдает, – сказал Роллан.
– Не грусти, он поправится. Очень скоро твой Турнель вновь сможет ходить… Думаю, к середине лета. И ваши занятия возобновятся. – Я хотела успокоить сына, но, похоже, лишь подлила масла в огонь.
– Так долго ждать! – в ужасе воскликнул он и, вырвавшись из моих рук, отбежал в угол и заплакал.
Слезы Роллана были так горьки, что мне ничего не оставалось, как обещать ему уладить все это как можно скорее.
– А завтра? – с надеждой в голосе спросил он.
– А завтра мы все вместе поедем на прогулку! – предложила я.
И слезы юного графа мгновенно высохли.
Что ж, сказанного не воротишь, и наутро, несмотря на плохую погоду, ибо все вокруг заволокло туманом, я распорядилась запрячь нам повозку и собрать корзины всякой снеди.
«Добрый кусок хлеба с сыром никогда не помешает. Кто знает, когда воротимся назад», – сказала Татуш и снарядила нас будто в дальний поход.
Когда мы с детьми спустились на двор, фра Микеле и кузен Анри, которых я предупредила еще вечером, уже нас ожидали. Было решено, что Анри и Роллан поедут верхами. Мы же с дочуркой, Татуш и братом Микеле сядем в повозку и двинемся следом.
Возница подстегнул лошадок, и повозка резво покатила вперед.
«Не сломайте мой парусник, – крикнул Роллан, лихо гарцуя перед нами на своем пони, – я намерен сегодня запустить его в плаванье!»
Часы на башне пробили девять, однако солнце еще не вышло. Вокруг замка стелился туман, он был таким густым и белым, что казалось, будто наша повозка катит по дну миски с молоком. Мы едва могли разглядеть то, что находилось от нас в двадцати шагах.
Татуш, против обыкновения, была молчалива и задумчива.
– Что с тобой, няня? – тронув ее за локоть, спросила я.
– Ах, мадам, когда я зашла нынче на кухню за корзинами, то встретила там мэтра Мартена… – ответила она с печалью в голосе.
– Так где ж ему быть, как не на кухне?
– И он рассказал мне, что давеча, возвращаясь из Бона, видел на королевском тракте белых братьев…
– Он не мог обознаться? – встревожилась я.
– Нет, то, без сомнения, были бьянчи. Облаченные в белое, они шли по дороге, распевая псалмы, и каждый, как сказал мэтр Мартен, держал в руках плеть.
– Скверный знак, – заметил фра Микеле.
– Неужто это повторится?! – воскликнула я, с тревогой посмотрев на сидящую рядом дочурку.
– Ах, как это страшно! – не удержалась от замечания юная Элинор. – Я знаю, это братство бьянчи, они истязали себя.
– Нет, истязали себя флагелланты, а эти лишь, одевшись в белое, молились и предавались суровому посту, – горячо возразил ей Жакино. – Скажите, миледи, кто из нас прав, она или я?
– Тут важно другое: и те и другие считались предвестниками чумы… – вставил свое веское слово Бернар, который проявлял неподдельный интерес к искусству врачевания и ко всякого рода недугам. – Мадам, прошу вас, расскажите, были ли вы свидетельницей чумного мора? И когда болезнь пришла в Бургундию?